Разведчик осторожно прокрался между покосившихся срубов и бесшумной тенью нырнул в крайнюю избу. Замер в сенях – точно ли никого из хозяев нет внутри? Встретиться с мирными жителями не так опасно, это не фашистский патруль, конечно. Но обычный человек может поднять крик от неожиданности и случайным образом выдать разведчика.
В полумраке царила тишина, даже ветер, кажется, не решался заглянуть в разбитые окна. Пахло гнилым деревом, пороховой гарью, которая въелась в стены.
Капитан мягко, будто на кошачьих лапах, прошелся по двум комнаткам. Потом ловко взобрался на широкий стол, оттуда вскарабкался на потолочную балку и пробалансировал по ней к пролому обнаженного ударом снаряда чердака.
Там разведчик еще раз внимательно прислушался. Никакой опасности – все тихо, только где-то вдалеке звучат команды на немецком и грохочет железо. Застрявшая на распутице техника медленно прибывала в деревню. Но отсюда Глебу не было ничего видно. Он мог судить о происходящем только по доносившимся звукам. Капитан надеялся, что ребята из его группы смогли занять более удачные пункты наблюдения.
Он тоже без дела сидеть не будет, надо только выбрать выгодную точку обзора за деревней.
Неожиданно внизу послышался шорох. Шубин пружинисто подскочил на месте, в руке блеснуло широкое лезвие ножа. Он не взял с собой для вылазки на вражескую территорию огнестрельное оружие. Здесь в нем мало толку: громкими выстрелами в случае чего можно привлечь ненужное внимание. Разведчик должен действовать бесшумно – наблюдать, следить, передвигаться. И убивать.
Из-под свода печки показалось чумазое личико:
– Дяденька, не убивайте. Мы никому не скажем про вас.
Глеб промолчал, не отзываясь на просьбу. Вдруг это провокация или ловушка? Из черного проема вывалился, отчаянно кашляя, мальчишка лет семи, за ним еще двое совсем крошечных малышей годика по три-четыре.
Тогда разведчик не выдержал:
– Вы откуда здесь взялись?
Старший мальчонка по-взрослому степенно ответил:
– Живем мы тут, в хате. Дом это наш. Думали, немцы пришли, на дрова доски забирать. Вот и попрятались в печку. Не ровен час, угонят еще в Германию.
Шубин ловко спрыгнул с балки вниз, всмотрелся в чумазые мордочки. Грязные донельзя ребятишки походили сейчас на зверенышей: черные с головы до ног, обмотанные лохмотьями, тонкие, как веточки деревьев, с длинными свалявшимися прядями волос. Скорее всего, ребята жили одни, без взрослых, в разрушенной избе уже много времени, поэтому и выглядели такими одичавшими.
Хотя Шубин и осторожничал, вдруг от страха или неразумения дети начнут кричать или плакать и тем самым позовут сюда гитлеровцев, он все же спросил:
– А ты знаешь, откуда всю деревню увидеть можно?
– С Татьяниного холма, – все таким же по-взрослому строгим голосом объяснил мальчик. – Через овраг и к кладбищу налево. На само кладбище ходить не надо, там тропинка вверх пойдет, вот по ней на холм и можно подняться. Там церковь раньше стояла, на холме, потом школу хотели сделать, да не успели. Война началась. А так бы я уже в четвертом классе учился.
Глеб осторожно спустился пониже и аккуратно взял тоненькую ручонку:
– Скоро пойдешь в школу, обещаю. И в печке прятаться не придется. Прогоним фашистов. Но для этого мне нужно, чтобы вы никому не рассказывали, что видели меня. Поняли?
Мальчик согласно кивнул:
– Знамо дело. У меня тятька в партизанах был, пока их не повесили на болотах. Я и записки бегал ему носил. Немцы меня пытали. – Мальчишка вытянул изуродованную шрамами и язвами руку. – Ногти вон все повыдергивали. А я им ни словечка не сказал. А потом и вовсе убег. Мамка нас в печку спрятала у соседки, когда их расстреливать повели. И то мы молчали. Их вот тоже приучил к маскировке, – кивнул он на братишек.
