Их повели налево - страница 18

– Ты подруга Зофьи? Очень рад с тобой познакомиться.

– Гося, это Дима Соколов, о котором я тебе говорила. Он также пригласил на ужин своего командира. Так что, если ты не возражаешь, у нас получится небольшая вечеринка.

– Я пойду встречу его, – говорит Дима, обращаясь к Госе. – Зофья, у тебя есть все необходимое, чтобы приготовить ужин?

Я киваю, и, когда он уходит, Гося вскидывает брови.

– А он красивый.

– Он добр ко мне. – Я делаю ей знак пройти со мной на кухню, но она не двигается, а продолжает стоять, словно что-то скрывает. – Гося? – говорю я. – Есть что-то еще?

Она смотрит на дверь, которую только что закрыл за собой Дима.

– Да, Соломон сказал мне еще кое-что – не знаю, важно это или нет. По его словам, Красная армия освободила Биркенау в январе.

– Это я знаю, – отвечаю я. – Мне об этом говорил Дима.

– Послушай. Соломон рассказал, что незадолго до освобождения немцы начали вывозить узников в другие лагеря. Эсэсовцы знали, что скоро придут союзники, и старались эвакуировать лагерь, перевезти заключенных в Германию. Соломона среди них не было – его оставили в лазарете, и через несколько недель лагерь был освобожден.

Эвакуировать. В Нойштадте было то же самое. Всех подняли с нар, мы оставили ткацкую фабрику, и нас несколько дней гнали по морозу в Гросс-Розен, лагерь на границе Германии. Но долго мы там не задержались – через несколько месяцев Красная армия освободила и этот лагерь. Правда, если бы он находился в глубине рейха… до центральной части Германии союзники дошли только в апреле или в начале мая.

Теперь я понимаю, почему Гося начала не с этого. Эти сведения можно истолковать двояко: как плохо, так и хорошо. Либо Абек находился в Биркенау, когда лагерь был освобожден, и тогда он должен однажды вернуться домой, либо…

– Абека увезли в Германию, – говорю я.

– Нет – то есть я не знаю.

– Но ведь в лазарете Соломон его не видел, да?

– Нет, не видел, но…

– Гося, где еще он мог находиться, когда Биркенау был освобожден? – спрашиваю я. – Либо он остался в лазарете вместе с Соломоном, либо его увезли на поезде в другой лагерь, находящийся в Германии. Что еще остается?

На лице Госи написана неловкость.

– Возможно…

– Возможно что? – резко спрашиваю я.

– Зофья, я любила Абека, ты сама это знаешь. Но он был еще так мал. Он был ребенком, а работа оказалась такой тяжелой, и столько людей…

– Поэтому это счастье, что он был крепок, – перебиваю ее я. – К тому же я смогла для него кое-что устроить. Он был ценным работником. Я сделала так, что он стал полезен.

Она видит мое лицо. Она видит мое лицо и свои следующие слова выбирает осторожно.

– Если Соломон не ошибся, когда лагерь эвакуировали, он скорее всего мог остаться в лазарете либо оказаться в поезде.

– Мы уже знаем, что в лазарете его не было, – говорю я. – Значит, его увезли на поезде.

– Значит, его увезли на поезде, – медленно повторяет Гося. – Конечно же, так оно и было.

Командир Димы – его фамилия Кузнецов – высок, худ, у него впалые щеки и приветливые умные глаза. Он не владеет польским, но сносно знает немецкий, на котором мы с Госей говорим свободно, но который Дима не понимает совсем. Гося также более или менее знает русский, и во время подобия вечеринки мы четверо умудряемся кое-как объясняться, то и дело переходя с одного языка на другой.

Капитан Кузнецов прежде никогда не бывал в Польше – он говорит об этом, пока мы сидим на полу, поставив миски себе на колени. Кузнецов расстелил между нами скатерть и принес цветы, которые поставил на подоконник. А еще он раздобыл бутылку водки. В остальном квартира выглядит все такой же, разграбленной и заброшенной – командир Димы говорит, что поэтому он и напросился в гости. Ему хотелось узнать, как живет население в наших местах, как мы выживаем.