– Я сказала им, что ни у кого нет времени вычистить такое количество жилья, – говорит она. – Но мы сделали все, что могли – койка там, койка тут, но численность людей уже удвоилась, и нам отчаянно не хватает одеял. Вы же знали об этом, не так ли? С таким количеством перемещенных лиц еды у нас сейчас, наверное, на неделю. Огороды тоже играют свою роль.
– Фрау Йост…
– Думаю, в конечном итоге ваши официальные продуктовые карточки передадут нам, но, поскольку, в этой стране пока абсолютно ничего не работает…
– Фрау Йост, извините, но…
Наконец, заметив, что я не вышла вместе с ней, она замолкает и опять заходит внутрь.
– Фельдафинг?
– Что?
– Вы не из Фельдафинга?
Я качаю головой.
– Нет, мне сказали, чтобы я зашла и спросила вас.
Она закрывает глаза и щиплет себя за переносицу.
– Извините. Мы получили телеграмму, в которой говорилось, что лагерь в Фельдафинге переполнен и что к концу недели часть перемещенных лиц оттуда прибудет сюда. К настоящему времени к нам уже должен был приехать тамошний представитель, чтобы заняться размещением. Обычно я такими вещами не занимаюсь, но с ним могла встретиться только я.
Она протягивает руку к ручке двери, и я понимаю, что, если бы у нее имелись часы, она бы сейчас смотрела на них. – Но как бы то ни было, вы не из Фельдафинга. Кого же вы представляете?
– Никого. Я ищу моего брата.
– А вы знаете, в каком из домиков он живет?
– Моя семья жила в Польше. Нас с Абеком разлучили в Биркенау в самом начале, и я слышала, что оттуда узников отправили в Дахау, а затем некоторые из них были привезены сюда.
– Значит, вы не знаете, в каком домике он живет. И вообще, вы уверены в том, что он здесь, у нас? – она говорит прямо и сухо, и я невольно начинаю чувствовать себя дурой.
– Нет, не уверена. Но думаю, что он все-таки здесь. Я слышала, что узников Дахау привезли сюда.
– Некоторых из них.
– Поэтому-то сюда приехала и я. Меня зовут Зофья Ледерман. А имя моего брата Абек Ледерман. Сейчас ему должно быть двенадцать лет, но мы велели ему говорить, что он старше. Возможно, он говорит, что ему пятнадцать, и…
– Этот лагерь предназначен только для взрослых, – перебивает меня фрау Йост. – Мне очень жаль, но мы не принимаем сюда тех, кому еще нет семнадцати лет, если их не сопровождают родители или опекуны.
– Не могла бы я хотя бы…
– Посмотреть наши списки? Да, – отвечает она, поняв, о чем я собираюсь спросить. – Я могу дать вам в помощь секретаря. Вы здесь одни?
– Да.
– А откуда вы явились сюда?
– Из Польши.
– Об этом вы уже говорили. Ваша семья жила в Польше. Но я имела в виду другое – где вы остановились сейчас? Откуда вы явились в наш лагерь?
До меня только сейчас начинает доходить опрометчивость того, что я сделала. Я нигде не остановилась. Здесь мне вообще негде жить.
Внезапно я чувствую себя такой усталой. Такой грязной. Мне хочется есть, хочется пить, хочется лечь, и я спрашиваю себя: зачем я здесь? – Из Польши, – повторяю я. – Я приехала на поезде.
– Сегодня? Одна?
– Да, сегодня. Я уехала – кажется, это было несколько недель назад. Мне пришлось ехать долго. И да, я ехала одна.
Выражение лица фрау Йост меняется, взгляд становится мягче. Она отвечает не сразу. – Одной нелегко проделать такой длинный путь.
– Да.
– Сколько же времени вы ехали сюда?
– Брат все, что у меня осталось.
Она на минуту задумывается, смотрит поверх моего плеча туда, где на стене висят часы, затем вздыхает.
