– Рухнуть-то он рухнул, но при этом сел на гвоздь и выдал в зал сначала трёхэтажный мат, а потом уже по тексту…
– Сильно его били за это?
– Наоборот. Зрители были в восторге. Отец говорил, что потом ему предлагали роль Лаэрта. Отказался. Гамлетом был помреж, сволочь и стукач. Папа обещал зарезать Гамлета в первом раунде.
– С вами не соскучишься, – засмеялась Лада. – Один моряк, другой художник
– Было у матери три сына. Двое умных, а третий – моряк… Кстати, посмотрите налево. Нет, не в окно, ещё левее.
– И?
– Видишь эту картину? Между прочим, кистей моего отца – «Купчиха за чаем» называется. Круче, чем у Кустодиева. Когда-то он взял за картину семьдесят пять рублей, плюс – бесплатный ужин.
В детстве я видел, как рождается этот шедевр. Художник рисовал картину, как он говорил: «Из головы». Куда там Рембрандту или Поленову, которые как школьники, не могли обойтись без натуры. Иногда отец бросал кисти и делал стремительные мазки тонкими пальцами ваятеля. При этом говорил: «Тициан свои картины вообще писал пальцАми».
Теперь из бронзовой рамы в зал смотрела пышная кустодиевская купчиха. Розовый халат едва прикрывал высокую грудь. Красный рот приоткрыт в улыбке и обещал многое. В синих глазах таилась страсть и нерастраченная нежность. Круглый стол под узорной скатертью ломился от всевозможных яств. Матовые фигурные бутылки затеняли серебряный самовар. В их зеленых боках отражалась надежда. Глядя на эту благодать, любому горняку хотелось выпить портвейна, отведать рябчиков и, хорошо бы, саму купчиху.
– Потрясающе! – сказала Лада. – Папины гены в тебе не бродят?
– Ещё бы! Я нарисовал две картины.
– Что-то в Третьяковке я не видела твоих шедевров, – засмеялась Лада.
– Оба не закончены. Значит, цена их растёт.
– Хвастунишка! Раньше ты был скромнее.
– Не упрекай меня без нУжды, – сказал я. – Во-первых, я хочу тебе понравиться, а во-вторых, Абинского ты ещё не видела выпимши.
Подошёл официант. Вопросительно поднял брови.
– Эту картину написал мой отец, – сказал уже нетрезвый я.
– Вас зовут Петров или Водкин? – блеснул эрудицией гарсон.
– Нет…
– Шеф говорит, что это ранние Петров с Водкиным.
– Ну, тогда нам ещё водочки и, – я сунул трояк гарсону, – пусть музыканты сделают «Ладу».
Оркестр на середине оборвал «Шизгару» и исполнил заказанную «Ладу».
– Надо было с тобой подружиться в школе, – сказала Лада, слушая песню.
– Как бальзам на рану, – говорю, – но быть подругой моряка – хорошего мало. Вечно ждать суженого у окна, с рукоделием и в слезах… И анекдот по случаю. Одна дама говорит другой: «Твой муж, моряк, по полгода не бывает дома, как ты это терпишь? «Это две недели-то?!» – отвечает другая.
«Для меня твой смех – награда, Лада!» – ансамбль закончил песню и пошёл на перекур. По дороге парни причащались из рюмок со своего стола.
– Смех смехом, но мне придётся учиться, – сказала Лада.
– Тебя учить – только портить, – говорю.
– Нужен диплом. Без бумажки ты букашка, а с бумажкой – человек! Решено, в сентябре еду во ВГИК.
– Трудно туда попасть?
– Попасть легко – сорок рублей до Москвы. Поступить – трудно. Там даёт актёрское мастерство Вера Заславская, наша бывшая прима.
– Вау! – воскликнул я по-английски. – Передавай ей привет.
– Знаешь её? – Лада с недоверием посмотрела на меня. – Сегодня у нас точно – вечер сюрпризов! Ты никогда не говорил об этом.
– Не было случая. Заславская была лучшей актрисой в театре. И самой красивой. Потрясающе играла Офелию, Лауру и даже Марию Стюарт. Когда Мария Стюарт шла на эшафот, я верил, что ей тут же оттяпают голову. После спектакля я бежал в гримёрку, дабы убедиться, что её голова на месте. Вера угощала меня конфетами.
