Иллюзия бога - страница 44

– Со мной-то все понятно, у меня алиби. – Она машинально поправила спадающий вырез белого платья. Ее кожа светилась в полутьме, как рассветное облако. – А вот твое алиби сомнительно. Вернее, я, конечно, тебя прикрыла, но мы-то знаем, что у тебя его не было…

Аид не знал, как реагировать на творящуюся чертовщину. Он даже не был уверен в том, что это ему не снится. Хотелось только смотреть в бездонную глубину этих странных, точно неживых, навеки завороженных тайной, огромных глаз. Хотелось видеть эту безумно алую улыбку. Хотелось слушать и слушать тихие, странные слова, неторопливо падающие с этих очаровательных губ. И, желательно, без холодка у шеи – поэтому он резким движением выдернул нож из пальцев Персефоны и отшвырнул его в сторону. Оглушительный звон, пронесшийся по всему Царству, казалось, не смутил ее.

– А ну, признавайся, – пропела она, нависнув над ним на локтях. Шутя? В этом Аид был не уверен. Ее большие оленьи глаза искрились от сдерживаемых эмоций: он видел улыбку, но и угрозу тоже. И затаенный страх. И ощерившегося зверя.

Он тихо засмеялся, не удержавшись, и помотал головой, мол, «это точно не я». Аид понимал, что это даже не полноценный ответ, но этого оказалось достаточно, чтобы Персефона не пыталась дознаться любой ценой.

– Пожалуй, мне надо извиниться. – Она не спешила отстраняться.

– Чего уж теперь, – буркнул Аид.

– Скажешь еще что-нибудь на пассивно-агрессивном?

Он склонил голову набок, рассматривая ее сосредоточенное и заинтересованное лицо.

– Хватит уже искать виноватых. Смерть поимеет всех.

Она протянула чуть подрагивающую руку и осторожно очертила пальцем линию его скулы, опустила ладонь ниже, проходясь пальцами по кадыку, воротнику рубашки, касаясь пуговиц. Аид нахмурился, чувствуя, как горят щеки. Вот что за женщина? Ощущение от прикосновений было такое, будто она влезла на его территорию. Перебралась через ограду, вторглась в дом и натоптала грязными ботинками по идеально вылизанному полу. Великое кощунство в его маленькой религии. Катастрофа замкнутого мирка, посреди которого возникло море с несмолкающим штормом, а беспорядок, изменения и вмешательства всегда выводили Аида из себя. Но только не тем вечером, хотя раньше физическая близость вызывала у него недопонимание, закономерный вопрос: «Зачем?»

Персефона, кажется, поняла причину его растерянности, потому что замерла, и тогда он сам рывком подался еще ближе, резко сокращая расстояние между их телами до дюймов. Ее губы оказались мягче, чем его собственные, мягче, чем все, что он когда-либо трогал, и этот осторожный, почти невесомый поцелуй так не вязался с нервной грубостью его движений, что Персефона, кажется, тоже оробела на секунду.

Не то чтобы Аид умел целоваться. Сложно уметь то, с чем никогда не сталкивался раньше. Всю жизнь общество людей вызывало у него бессознательное отвращение. Будь его воля, он бы просто выключил механизм у каждого человека, расставил их всех по полочкам и приклеил на каждого этикетку, чтобы упорядочить их и больше к этой проблеме не возвращаться. «Может, я стукнулся головой и не заметил этого. Или сошел с ума», – иного объяснения своему поведению он не находил, хотя пытался. Пытался, когда она настойчиво толкнула его в грудь, заставляя откинуться на спину. Когда ловко и быстро уселась на бедра, когда возилась с пуговицами и ремнем и водила пальцами по груди, словно чертя какие-то тайные, понятные ей одной знаки. Он неосознанно изучал каждый ее жест, отмечал каждое движение, ловил каждый вздох. Ему казалось, что мир кружится вокруг него, как адский водоворот, захлестывая волнами, – и от этого было одновременно так хорошо и так плохо, что тело немело. Персефона впилась зубами в плечо – быстро, но достаточно сильно, чтобы повредить кожу и оставить след. Он не вскрикнул, но выдохнул, коротко и резко, и она нежно улыбнулась.