Только вошел домой, поставил телефон на зарядку, сам в душ и только когда вышел, запустил его и хотел набрать Громова, но он опередил меня.
— Горе, да где тебя носит? — как-то очень хрипло против обычного спросил он. Заболел что ли или опять вчера гульванил до синевы и песни горланил? Он это дело любит.
— Да я в лесу был, вот только прибыл домой. У тебя срочное что? Подтянуться хочешь?
— Несчастье у нас, Илюха. Командир наш помер. Сегодня в два хоронят.
— Петрович? Помер? — дошло до меня не сразу.
Понятное дело, что своих уже похоронено немало. Больше, конечно, пока служили, но было достаточно и после, на гражданке. Кто спился, кто разбился, кто руки на себя наложил, а кого и в бандитских разборках постреляли или посадили, за то что они кого порешили. Мало кого из нас, обожженных войной, жизнь-то обычная принимала. Не вливались в нее, все вышвыривало, выдавливало, как земля плодородная из себя камни наверх обычно исторгает. Единицы смогли устроиться достойно, семьи удачно создать, зажить по-людски, спокойно. И наш Петрович был одним из таких везунчиков. Женился сразу же после отставки, дочь растил, в бизнес подался, да так подфартило ему, что прямо зажиточным он у нас стал. Короче, хорошо ведь все у него было.
— Случилось что? — я даже почти не спрашивал, сразу предполагая дерьмо.
— Да такое случилось, Илюха… короче, давай не по телефону. Подтянешься?
— Само собой.
Я постоял, тупо пялясь в стену. Как так-то?
Собак загнал в вольеры, дичь всю из машины вытащил и все еще пришибленный на всю голову пошел стучать к соседке.
— На! — забыв и поздороваться, сунул я ей связку битой птицы.
— Ой, дядя Илья, куда столько-то! — изумилась Маринка.
Я ей всегда после охоты, рыбалки подкидывал чего и как мед качал — тоже. Она бедолага одна троих детей поднимает, муж дебил спился, да угробился зимой на тракторе на лед заехав и провалившись.
— Бери, у меня пропадет все равно. Уезжаю.
— Спасибо, дядя Илья! Мне за собаками присмотреть?
— Если задержусь. Мало ли, — буркнул и повернулся уходить.
— Случилось что, Илья Иванович?
— Случилось, Мариш. Хоронить еду человека, которому жизнью обязан.
Женщина охнула мне вслед и тихо запричитала.
Я глянул разок на себя в зеркало. Опять парадная форма. Опять похороны. Пять последних лет каждый раз единственный повод увидеть себя почти прежним — это чья-то смерть. Погано-то как. А ведь я убедил себя почти, что у меня тоже жизнь наладилась. А оно вон как.
Пока добрался до города, уже настало время ехать непосредственно на кладбище. Громова и остальных мужиков увидел уже у могилы, над которой какой-то высокий чин с грудью в орденах толкал пафосную речь о том, каким был наш Петрович. Самому лет тридцать пять едва ли, по роже холеной видно — если порох он и нюхал, то издалека или на учебных стрельбах, а хрен он там служил с командиром когда-то и знал его хоть немного близко. Классическая такая крыса штабная, зато говорить вон красиво на похоронах уже наблатыкался. Встал просто пока с мужиками плечом к плечу, не время руки жать, и обвел взглядом остальных скорбящих. Напротив у самого гроба две женщины в черном и девочка, лет шесть, дочка командира, похоже. Что-то общее в чертах улавливается. Зачем было ребенка сюда-то тащить? Глазенки вон перепуганные, ресницы белесые слиплись, губешки дрожат. Жмется к боку одной из женщин, видать она и есть вдова, но за руку крепко держит вторую. Тоже родня какая?
