– Ты – парень моей сестры. А это значит… – он долго думал, что это значит, после чего вывел: – А это значит, что отныне ты мой лучший друг.
Весь вечер я наблюдал за тем, как прима Вологодского театра обхаживает своего мужа. То голову на плечо положит, то незаметно, как ей казалось, сунет свою голую ногу ему меж ног. И смотрит, смотрит, смотрит на него, и не нужно быть провидцем, чтобы понять, за что она его так благодарит. И весь вечер подскакивал какой-то чертик внутри меня и требовал справедливости. Мне так хотелось встать с рюмкой в руке и признаться, что это не он, это я был ее благодарным слушателем. Но и после шестой, и после седьмой у меня хватило ума не портить этим тостом уютную атмосферу гостеприимного, очень гостеприимного, дома.
Сложная это штука – подведение итогов за день. Прощаясь с зеленоглазой в прихожей и неприятно ее тем удивляя, я клялся, что плохо себя чувствую, что подскочило давление, что завтра я к ней обязательно приеду, а сам скрупулезно подсчитывал, что мог занести в актив прожитого мною дня. По всему выходило, что с утра до позднего вечера он был заполнен самосовершенствованием: я изучал французскую поэзию девятнадцатого века, смотрел в формате 3D «Травиату» и, как бы завершая духовное насыщение, трахнул жену лучшего друга. Ага, а еще – напился как свинья. Просто удивительно, как в паузах между этим я не успел ни с кем поменяться марками и набросать пару шаржей на Арбате.
До места встречи я добрался на такси. В кафе у нашего дома, куда вошел, морщась от усталости и потрясений, я нашел сидящих за столиком Антоныча и… нет, не Геру, а Гришку, который должен был явиться получасом позже.
– Где Гера? – спросил я голосом вернувшегося на Землю космонавта.
– Он ушел за льдом, – еще более мрачным голосом сообщил Антоныч.
За льдом. Гера ушел за льдом. Это нужно было понять. Я потребовал дополнительных объяснений. Но в ответ получил одно, куда более невнятное, и не от Антоныча, а от Гришки:
– Я совсем не могу ходить… – и он, медленно опустив голову, посмотрел на то место на себе, которое, я знаю, никоим образом не отвечает за процесс передвижения.
В голове моей стали выстраиваться ассоциативные ряды, вспомнилось, на встречу с кем он ходил, и я, вовсе не желая выглядеть вульгарно, все-таки схамил:
– Фигуристка сделала тройной тулуп, когда ты был в ней?
Веки Гришки потяжелели.
– Никогда, вы слышите, никогда, – глухо заговорил он, глядя то на меня, то на Антоныча, то на место, которое считал виновным в своей недвижимости, – я не испытывал такого страха. Я прошел войну, отпахал два года в роте глубинной разведки ВДВ, видел смерть, но только в этой квартире я до конца понял, как важно оставаться мужчиной…
Из глубины кафе вернулся Гера, коротко кивнул мне и бережно уложил пакет со льдом между Гришкиных ног.
– Да что случилось-то? – рассердился я.
А произошло с Гришей событие немыслимое, напрочь отбивающее желание входить в квартиру женщины в ее отсутствие. Вышло так, как однажды случилось с перепившим Антонычем, который после десятидневного запоя однажды проснулся посреди ночи, чтобы в туалет сходить, да так и лежал, не шелохнувшись, до рассвета. Причину он объяснил нам так: «Представляете, открываю глаза, а на меня два красных глаза волчьих смотрят… И я терпел до утра». А когда в комнате посерело, выяснилось, что один красный глаз – телевизора, а второй – DVD-приставки, расположенные вертикально. То есть он как глаза открыл, на подушке головой лежа, так они ему и представились – глаза в глаза.
