– Слепой дождь!..
– А ты… Ты Солнце мое…
– И у нас, знаешь, в запасе оказалось всего полчаса. Полчаса до смерти – много или мало? Через полчаса на отмели перед Императором Павлом” взорвалась первая торпеда. Другая прошла под кормой. Взрыв жахнул в глубине бухты. Стеною пошел огонь из орудий… прожектора слепят, огни, крики, стрелянье беспрерывное… нам нельзя было приблизиться для точного выстрела, а мы хотели ответить!.. ох как хотели… И отвечали… Лесико, отвечали же!..
Он стиснул ее плечи. На ее лице висела, чайкой над розовым утренним морем, улыбка – тихая, сонная, бредовая, застывшая. Тяжелые веки прикрыли счастливую ярость кричащих о любви глаз. Он поцеловал ее прямо в улыбку.
– Я не помню всего… гул стоял, грохот… И этот дикий огонь кругом… Мы ведь тоже воины, милая. Мы стреляли хорошо. Пусть они не думают, что мы лыком шиты были. Мы им показали дрозда! Один миноносец перевернулся… два, нет, кажется, три лишились хода, их утянули на буксире… Торпеды все летели и летели! Я думал – им не будет конца… Нет… все… кончились когда-то… И все это в ночи, в безмолвии моря, под яркой и наглой Луной… под разводами, снежными узорами яматских метеоров и болидов… Такой огонь метался, Лесико. Наш крейсер ранило. Все были изранены крепко, насмерть – и крейсера, и броненосцы. Сколько крика я вокруг слышал! Вопли… люди жить хотели, слышишь, жить… Старпом истекал черною кровью, руку оторвало у него… Я видел мясо, лохмотья… я плакал. Слезы вскипали у меня в глазах и испарялись – все загорелось от взрывов, все трещало вокруг меня… Я видел капитана, он лежал на палубе без обеих ног… Крейсер заваливался на нос, носом уходил под воду, дифферент на нос… так страшно – корма вздымается вверх, будто корова зад задирает, чтоб с быком поиграть… А бык-то меж звезд летит, и красный глаз его горит, Альдебаран…
Ты знаешь, как зовут звезду Альдебаран?..
– Я в звездном небе малость разбираюсь… меня штурман слегка подучил…
– А кто-нибудь спасся в том бою?.. О, не отвечай, если не можешь ответить…
– Вот… я. Больше ни про кого не скажу. Не знаю.
– А… корабли?..
Он пошарил глазами вокруг. Увидал фарфоровый чайник на столе. Потянулся к нему.
– Налью… Пить хочу. – Плеснул в чашку, отхлебнул. – Ух ты, да тут заварка непростая!.. с бергамотом, с лимонною коркой… еще с сушеными голубыми цветочками какими-то… не цикорий?.. Нет?.. Хитры восточные люди, чего ни напридумывают для своего услажденья…
Молчанье обняло их и закачало в утлой, мягкой, сонной люльке.
Прошла тишина. Много дней, годов и веков тишины. Они прожили вместе множество жизней, промолчали их, прожгли меж горячих пальцев, процеловали горячими губами. И тишина выдохнулась выдохом; и они улыбнулись ее умиранью.
– Когда я тонул, мне побредилось… крейсер, живой, выходил на внешний рейд, вставал в бухте Белый Волк… И снова огонь; и снова ужас! Они опять атаковали его… голову на отсеченье!.. они не смогли смириться с тем, что мы не сдались… Они хотели, чтоб мы просили пощады… мы… мы…
Он заскрипел зубами. Сотни торпед взорвались под крейсером, в сетях, на глубине. Акульи морды, смейтесь. Он чудом выплыл. Он мог оказаться в плену. Он мог уже гнить в гнусной яматской тюрьме, вгрызаясь цинготными зубами в плесневелый хлеб, жуя рис, воняющий дохлыми мышами. А вместо этого он сидит на мягкой кровати в борделе с прелестной шлюшкой, с русской, и она восторженно глядит на него, еще бы, ведь он для нее – герой. Она же тут, в дыре, где едят водоросли и морских ежей, ни разу не видела героя!
