Звон показался Хомяку оглушительным. Он ринулся бежать, но ноги снова подвели, и в гардеробе он шмякнулся, задев железное ведро, отлично добавившее шума.
Храп и чавканье прекратились. Сторож проснулся. И не увидеть разбитую тарелку и ведро, выкатившееся как раз в дверной проём, уж точно не мог даже при всей своей слепоте. Семён же кое-как, на четвереньках добрался до дверей, куда его втащили ребята. Но вот незадача – это многострадальные очки остались лежать на полу в гардеробе.
– Мои очки! Там мои очки!
– Тихо ты, придурок! – успокаивал его Пашка, – потом заберёшь свои очки!
А Белка как всегда подпрыгивал:
– Ну ты молодец! Ну ты даёшь!
– Тихо вы все! Он идёт.
Пучок света, озаряющий гардероб из каморки, загородила высокая фигура. Увеличиваясь к противоположной стене, она казалась чудовищем, настоящим Слендермэном. Сначала из двери появилась трость, затем неуверенно шагнули ноги…
– Кто здесь, чёрт возьми? – прохрипел Георгий Афанасьевич и снова закашлялся. Затем пнул тростью ведро и направился к выходу из гардероба, где были электрические выключатели.
– Он не видит! – заявил Белка. – А если он включит свет? Он всё поймёт…
– Сейчас увидит, – Павел приготовился медленно потянуть за нить. Хомяк так и вовсе прижался к стене и предпочёл не смотреть.
Но вот Георгий Афанасьевич словно бы что-то заметил в полумраке холла… что-то длинное, свисающее с потолка. Он остановился, поправил очки… и лицо его из гримасы гнева медленно перетекло в маску страха, искреннего и всецелого. Рот раскрылся, нижняя вывернутая губа отпала; глаза расширились, за линзами очков сделавшись совсем огромными. Павел ужё тянул за нить, и Жорж покорно поворачивался в сторону сторожа. Тот ещё сделал два маленьких шажка, сильно кренясь на трость, потянул руку к выключателю… резко её отдёрнул и прижал к груди, а сам навалился на стену. Не выдержал Белка:
– Что с ним?
– Не знаю…
– Похоже, ему не хорошо…
Георгий Афанасьевич медленно сползал по стене. Он выронил трость, потом сел; до ушей ребят донёсся сдавленный хрип. Хомяк вдруг вскочил и хотел дать дёру, но та же сильная рука вовремя ухватила его за шиворот и притянула к окну двери.
– Хочешь ещё одну футболку разорвать?
– Я не могу…
– Да уже всё.
– Держись, Семён! Я с тобой! – Белка положил ему на плечо руку, однако не скажу, что это сильно обнадёжило несчастного Хомяка, лицо которого по гримасе сейчас мало отличалось от Георгия Афанасьевича. А тот уже лежал на полу, издавая последние, натужные вздохи умирающего.
Пашка редко чего боялся. В семье своей он повидал немало: пьянки, побои и мат были обычным времяпровождением домочадцев. Нередко доставалось и ему, если он попадал под горячую руку. Мать орала как бешеная по любому поводу, отец огрызался и заставлял её умолкнуть, как правило физически. Бабка – по матери – частенько подливала жару. Поэтому он старался вообще поменьше времени проводить дома, синяки и фингалы объясняя драками на улице. А поскольку они с ним тоже случались нередко, то истинное происхождение синяков объяснить было трудно. Нередко он сам провоцировал их в школе или на улице, желательно на глазах учителей, чтобы новым слоем ссадин и синяков спрятать те, что получал дома. И чтобы все думали, что это он всегда здесь их получает. И чтобы отдел опеки поверил в это, наведя о нём справки в школе. А всё потому, что в детдоме он однажды уже побывал.
