Империя истребления: История массовых убийств, совершенных нацистами - страница 8

Немецкие евреи оказались одними из крупнейших бенефициаров Просвещения, которое позволило им наконец вырваться из замкнутого мира гетто и воспользоваться возможностью продемонстрировать свои способности{19}.

Идеология и пропаганда национал-социалистов ясно показывает, что они ощущали себя ниже евреев, а вот на славян смотрели совсем иначе. Для нацистов славянские народы: чехи, поляки, русские и другие – сами по себе были примитивными, отсталыми и пассивными «недочеловеками», которые представляли угрозу только тогда, когда во главе их стояли предположительно хитрые и коварные евреи – как в случае с большевиками, которых национал-социалисты считали прихвостнями «международного еврейства». В рамках такого рода мировоззрения славяне являются лишь расходным материалом и региональным препятствием на пути расширения немецкого могущества, однако не представляют реальной опасности для немцев сами по себе. Евреи же, напротив, изображались как враг номер один и глобальная угроза самому существованию немецкого народа. В то время как славянские массы считались пригодными в лучшем случае для того, чтобы поработить их, евреев нацисты наделяли властью: те якобы были вождями и революционерами, из-за кулис управлявшими покорными марионетками. Однако уравнивать политику нацистской Германии по отношению к славянам с колониальным насилием имперской Германии можно лишь до известной степени: концепции развития, непрямого правления и взращивания местных «элит», присущие позднему европейскому колониализму, полностью отсутствовали в политике нацистов в Восточной Европе{20}.

Отставание Германии в колониальной гонке, поражение 1918 г. и утрата не только заморских владений, но и территорий рейха на севере (отошедших к Дании), востоке (к Польше и Чехословакии) и западе (к Франции и Бельгии) породили в немецком обществе индивидуальный и коллективный комплекс неполноценности. Его отличительными чертами были ресентимент, узколобость и беспредельная жажда статуса и признания – все это было характерно для будущих нацистских преступников. Поэтому неудивительно, что последующее насаждение нацистским режимом настоящей культуры враждебности и бессильной зависти нашло широкий отклик у населения в целом. Амбиции и жажда признания преступников усиливались и, что немаловажно, оправдывались нацистской идеологией и верой в принадлежность к «высшей расе». Эта идеологическая вера убеждала их в том, что карьерный рост, статус и признание, к которым они стремились, были тем, что причиталось им просто по праву рождения; они полагали, что имеют право на успех и власть. Идеология и эгоизм взаимно подкрепляли друг друга. Это чувство превосходства позже проявилось прежде всего в политике и отношении Германии к «славянским недочеловекам» в оккупированной Восточной Европе – сердце нацистской империи – начиная с 1939 и особенно с 1941 г.{21}

Поражение 1918 г. всегда было центральной точкой отсчета нацистского движения. Национал-социалистическому режиму свойственно было радикализировать любую политику перед лицом угрозы и зачастую не останавливаться ни перед чем для достижения своих целей. Это ни в коем случае не означает, что нацистское насилие оказалось лишь реакцией на реальную внешнюю опасность. Насилие с самого начала было неотъемлемым и важным компонентом нацистской теории и практики. Уличные бои на закате веймарской эпохи; террор, сопровождавший укрепление власти нацистов в Германии в 1933 и 1934 гг.; насилие над евреями, развернувшееся в провинциях в предвоенные годы; расширение системы концентрационных лагерей и тюрем, погромы ноября 1938 г. – вот лишь несколько примеров проявления этой тенденции задолго до того, как Германия начала агрессивную войну против Польши и развязала Вторую мировую войну. Централизованное уничтожение пациентов психбольниц началось почти сразу после того, как немецкие войска захватили Польшу. Оно не было реакцией на некую реальную и неизбежную опасность, которую представляли собой психически больные в военное время; нет, нацисты устраняли то, что воспринималось ими как потенциальная угроза, приступая к реализации программы расовой чистки и применяя уроки, извлеченные из опыта 1914–1918 гг. Конечно, при возникновении реальной угрозы резко обострялась и политика – так, например, в начале лета 1941 г. в ответ на замедление военной кампании против Советского Союза были радикализированы антиеврейские меры. Это поведение прямо соответствовало убежденности нацистов в том, что единственный способ справиться с трудностями – это повысить ставки и еще более ужесточить свой подход. Только так, по их мнению, можно было избежать повторения 1918 г.