Рабы-мечники распахнули могучие двери, открыв проход в величественный зал. Мелина шагнула вперед и заговорила громким и ясным голосом:
– Маркиз Жан-Франсуа крови Честейн, историк Ее Темности Марго Честейн, первой и последней ее имени, Бессмертной Императрицы волков и людей.
В темноту протянулась дорога в виде темно-красного ковра, окруженная колоннами высотой с дерево. Маркиз почувствовал в зале прохладу, которая окончательно прогнала кровавые страсти, совсем недавно кипевшие в его постели. В зал он вошел один и двинулся по ковру, сложив руки, как кающийся грешник, под звонкое пение одинокого кастрата где-то в тени. С каждым шагом холод все сильнее давил на кожу вместе с наплывом темной невозможной силы.
Впереди раздалось низкое предупреждающее рычание. Маркиз тут же остановился и склонился в таком низком поклоне, что его прекрасные золотистые кудри коснулись пола.
– Моя императрица. Вы призвали меня к себе.
– Да, – последовал ответ, голос звучал насыщенно и глубоко.
– Ваше слово – мое евангелие, Ваша Темность.
– Тогда смотри на меня, маркиз. И молись.
Жан-Франсуа поднял взгляд. Ковер представлял собой реку крови, стекавшую с величественного трона, вокруг которого на помосте расположились четыре волка, черных и свирепых. Сбоку стоял на коленях паж в ливрее крови Честейн с поднятыми вверх ладонями и держал фолиант в кожаном переплете, почти такого же размера, как он сам. А за троном, высотой в двадцать футов, маячил еще один портрет Приорессы крови Честейн, старейшей из рода Пастырей, грозной властительницы всего клана.
Императрица Марго.
Это была не самая лучшая картина из тех, что написал Жан-Франсуа – а он написал все портреты в этом замке, – но этот портрет Ее Темности она любила сильнее прочих. Он изобразил Марго сидящей на золотом полумесяце, в красивом платье цвета оникса. У ее ног сидели два волка, и две луны целовали небо. По виду она была девой, но выглядела богиней – бледной, как выгоревшие на солнце кости ее врагов. Портрет копировали бесчисленное количество раз и отправляли в герцогства крови по всему Зюдхейму в напоминание о той, которой они поклялись в вечной верности. Императрица была печально известной затворницей, и этот портрет стал единственной версией, предложенной большей части ее подданных.
А под портретом сидела сама императрица.
По крайней мере, та версия, которую знал Жан-Франсуа.
И в реальности она совсем не походила на ту возвышающуюся над всеми и всем фигуру, которую он изобразил на холсте. На самом деле Марго была небольшого росточка – даже коротышка, как мог бы заметить глупец. Она не выглядела ни пышногрудой девой, ни идеальной белокурой красавицей. Когда Марго причастилась кровью и обратилась, она была далеко не молодой, а женщиной средних лет. Да и теперь, хотя она и казалась высеченной из белого мрамора и обладала черным величием, она все же носила на себе следы тяжело прожитой смертной жизни, недобрых лет, сохраненных в вечной истории ее плоти.
Но в этом-то и была прелесть для такого художника, как маркиз. И его путь к завоеванию благосклонности Марго. Потому что вокруг не было ни зеркала, ни стекла, ни лужи с залитой лунным светом водой, которые могли бы отразить реальный образ вампирши. Кроме того, прошло великое множество лет с тех пор, как императрица видела себя где-либо, кроме портретов, которыми ей льстил Жан-Франсуа.
