Племянник приложил все усилия, чтобы успокоить его, но Клавдий лишь впадал во все большее неистовство. Он метался по залу, не зная, остаться или бежать. Голова у него бесконтрольно дергалась, и он не потрудился вытереть слюну, побежавшую из уголка рта. Наконец он устремился к двери, решившись на бегство, и замер, услышав топот в коридоре. Клавдий схватил Тита за руку и втянул обратно на балкон. Он спрятался сбоку за шторой, прижав племянника к себе.
Топот достиг двери. В зал вошло несколько человек.
– Его здесь нет, – произнес низкий голос.
– Но трибуны сказали, что видели его в этих покоях, вон на том балконе.
– Значит, сбежал.
– Мы не встретили его в коридоре…
– По-твоему, он спрыгнул с балкона? Ха! Уклоняясь от долга!
– Молчи, глупец! Разуй глаза. Погляди-ка туда.
Клавдий и Тит одновременно посмотрели вниз. Ступни Клавдия выступали из-под шторы. Он убрал их, но поздно.
Шаги приблизились. Занавеси отдернули.
Тит напрягся. Рядом с ним трясущийся Клавдий повалился на колени и замычал, не в силах преодолеть заикание, а потом закрыл лицо руками и издал вопль.
Солдаты отступили. Даже если зрелище развеселило или озадачило их, то выражение бесстрастных лиц осталось прежним. Титу подумалось, что после службы у Калигулы гвардейцев, верно, уже ничем не потрясти и даже не удивить.
Небольшой отряд преторианцев расправил плечи и чопорно отсалютовал.
– Ура господину! – хором гаркнули они.
Клавдий медленно опустил руки. Он моргнул и вытер с подбородка слюну.
– Почему в-в-вы так зовете меня?
Тит помог дяде подняться. Клавдия так колотило, что он едва сумел устоять. Он опять задергался, когда вошли новые преторианцы, но воины замерли в отдалении и отсалютовали:
– Ура господину!
Тит, с облегчением прошептав молитву, потянулся к фасинуму, но его не было. В такой незабываемый момент, о котором он расскажет детям и внукам, амулет Пинариев должен был висеть у него на шее. Какой же он глупец, что отверг талисман и отдал его Кезону! Какой болван, что не доверился богам и собственной судьбе! Вчера он предавался отчаянию – униженный подданный, зависящий от милости безумного императора, – а ныне в мгновение ока оказался бок о бок с любимым братом покойного отца, своим другом и наперсником, новым повелителем мира.
Тит отступил от Клавдия, оставив свежеиспеченного императора на балконе в одиночестве. Присоединившись к солдатам, Пинарий почтительно склонил голову.
– Ура господину! – выкрикнул он.
47 год от Р. Х.
– Что скажешь, отец? – прошептал Тит Пинарий.
Он стоял в вестибуле дома на Авентине перед нишами, в которых хранились восковые эффигии его предков. Среди них была посмертная маска отца, снятая в Александрии. Ее размещение в вестибуле наряду с прочими реликвиями стало одним из первых дел, которыми занялись Тит и Кезон при въезде в новый дом.
Тит был в отцовской трабее. Он держал слоновой кости литуус с изысканной резьбой, который принадлежал семье не одно поколение. В двадцать четыре года – в том же юном возрасте, что и отец, – Тит, благодаря протекции своего родственника, императора Клавдия, был посвящен в авгуры. Сейчас, в двадцать девять, Тит считался опытным и глубоко уважаемым членом коллегии. Хризанта, заметив, что шафрановая шерсть с широкой пурпурной каймой начала выцветать, предложила супругу обзавестись новой трабеей, но он и слушать не захотел. Вместо этого лучшие римские сукновалы тщательно вычистили отцовское облачение и обработали его свежей краской, после чего трабея стала столь же мягкой и яркой, как в первый день, когда ее надел отец.
