Она отпустила меня, и я наконец смог вдохнуть. Хлоя похлопала меня по плечу, а я сморгнул черные точки перед глазами.
– С тобой все хорошо?
– Живой вроде…
Широко улыбаясь, она стиснула мою руку.
– И за это я благодарна Вседержителю.
Я вяло улыбнулся и пристально оглядел ее. Хлоя Саваж всегда была миниатюрной. Веснушчатая кожа, большие зеленые глаза и упрямые каштановые кудри. Говорила она с чистым, аристократически гордым элидэнским акцентом. На всем сером свете не сыскалось бы женщины, больше подходящей для жизни в обители. Впрочем, сейчас Хлоя выглядела куда круче, чем когда жила в Сан-Мишоне. В ней не осталось ничего от девушки, стоявшей у алтаря в тот вечер, когда меня пометили семиконечной звездой. Хлою явно помотало по свету. С монастырской одеждой она распрощалась, но звезду на шее по-прежнему носила, да и навершие меча у ее пояса имело тот же узор. Клинок явно был для нее тяжеловат.
– Сребросталь, – сообразил я.
Хлоя обернулась, и только тогда я заметил у нее за спиной четверых спутников. Ближе всех ко мне стоял пожилой священник: ежик седых волос на голове, длинная борода клинышком. Это был зюдхеймец, как и большинство посетителей в зале, черноглазый и темнокожий сморщенный старикан. Гладкие руки и очки на кончике острого носа выдавали в нем книгочея. Я же сразу оценил его характер: мягкий, как дерьмо младенца.
Подле него стояла высокая молодая женщина. Ее рыжевато-белокурые пряди с одной стороны были острижены под череп, а с другой заплетены в косы рубаки; от лба и вниз по щеке тянулись две переплетенные ленты. При виде этой татуировки боевого оссийского горца я распознал в девице Нэхь. На ней был ошейник из тисненой кожи, широкие плечи укрывал тяжелый плащ из волчьих шкур, а уж ножами она обвешалась похлеще иного мясника. На ремешке под мышкой у воительницы висел шлем с рогами, а за спиной – секира и щит. Клановых цветов ее килта я не узнал, зато бедрами она легко задушила бы мужика. Тут уж обольщаться не стоило.
Парня позади нее я сразу же принял за барда. Лет девятнадцать, из той породы красавчиков, от которых прячут дочурок: большие синие глаза, квадратная челюсть, покрытая мелкой щетиной. За спиной у него висела шестиструнная лютня из отличного сандалового дерева; на шее болталось ожерелье с музыкальными нотами, а шляпку он носил, лихо заломив набок.
«Дрочила», – подумал я.
Последним в их компании был мальчишка лет четырнадцати: тощий и долговязый, но еще не возмужавший. Бледная симпатичная мордашка выдавала в нем нордлундца, а волосы у него были белые – не просто светлые, а именно белые, как голубиные перья. Лежали они беспорядочно и падали на глаза густыми патлами, и я не понимал, видит ли он хоть что-то за ними.
По наряду и внешности он походил на барчука: родинка на щеке, кафтан аристократа (иссиня-черный, с серебряными завитушками) – но на кожаных бриджах красовались заплатки на коленях, а ботинки чуть не разваливались. Он явно происходил из трущоб, просто рядился в кого-то знатного.
Увидев, как мы с Хлоей обнимаемся, мальчишка шагнул было к нам, но сестра вскинула руку. Резковато, как мне показалось.
– Нет. Держись остальных, Диор.
Мальчишка заметил ополовиненную бутылку и смерил меня подозрительным взглядом. Тогда я посмотрел на него, а он расправил свои цыплячьи, затянутые в краденый кафтан плечи и уставился в ответ с вызовом. И тут раздался визг владелицы:
