– Ты что, подумал, я не узнаю? – голос Генри был ровный. Лёд.
– Я… я просто… они предложили больше…
– Ты взял у нас. Потом взял у них.
– Но я верну! Я верну всё до последнего шилли…
– Уже не важно.
– Генри… пожалуйста…
– Тебе не ко мне. Тебе к Богу. Если он тебя ещё слышит.
Пауза.
Тот человек бросился к нему. Рывок. Вивьен дёрнулась. Щелчок. Генри оттолкнул его резко, точно. Потом – достал пистолет. Но не поднял. Просто положил на стол. Словно говорил: «я могу. Не обязан. Но могу.»
– Гарольд.
Из темноты вышел Гарольд. Как будто всё это время стоял в тени.
– Отвези. Без криков. Без крови на одежде.
– Куда?
– Ты знаешь.
– Да, сэр.
Мужчина забился. Генри не смотрел.
– Пусть молчит, – бросил он, садясь в кресло.
Дверь распахнулась. Гарольд вывел его. Шаги затихли. Вивьен стояла. Ни звука. Ни слезы. Ни вздоха. Просто смотрела. Понимала. Когда Генри вышел из кабинета, она уже сидела в кресле, как будто никуда не уходила. Книга на коленях. Страница та же. Он взглянул на неё. Долго. Прищурился. Сигарета легла в зубы.
– Ты всё слышала?
– Да.
– Всё видела?
– Да.
Он кивнул.
– Хочешь что- то сказать?
Она посмотрела на него. В глаза.
– Теперь всё понятно.
Он кивнул ещё раз.
– Тогда иди спать.
Она встала. Прошла мимо. Но перед тем как исчезнуть в дверном проёме, остановилась.
– Папа?
– Да?
– Я не боюсь тебя.
Он остался сидеть. Не пошевелился. Сигарета горела в руке. И только в его взгляде мелькнуло что- то – тёплое. Страшное. Горькое. Потому что в этой фразе было всё. И он не знал, должен ли он ею гордиться – или бояться.
Ей было двенадцать. Сначала он просто брал её с собой. Без слов. Без объяснений. Вивьен садилась в машину рядом. Руки на коленях. Спина прямая. Он не говорил, куда они едут. Она не спрашивала. Но запоминала всё: маршрут, повороты, лица на улицах, жесты водителя. Гарольд всегда бросал на неё короткий взгляд в зеркало. Не вопросительный. Просто – фиксировал.
Первый раз она вошла с ним по- настоящему – не как девочка, которой нечего делать, а как тень за спиной. Это был склад. Старый. Кирпичный. Внутри пахло пылью, мокрой тканью, жиром и – сильнее всего – железом. Запах – как ржавчина на крови. Густой. Вязкий. Вивьен дышала через рот. Молча. Пол – цемент, местами в трещинах. Вдоль стены – металлические ящики. На них цифры. Стояли трое. Один с бумагами. Один с кожаным портфелем. Третий – на страже, с руками в карманах. Они замерли, когда увидели Генри. Потом – её. Он не представил её. Просто кивнул в сторону.
– Она здесь. Привыкайте.
Мужчины переглянулись. Но не сказали ни слова. Вивьен смотрела. Не на лица. На детали. Один в дешёвом галстуке, но с дорогими часами – значит, ворует. Второй с запачканным ботинком – спешил, не хотел быть здесь. Третий – глаза бегают, нос чешет – нюхает, нервничает.
Она стояла у стены. Не шевелилась. Взгляд вперёд. Не вниз. Не в пол. На столе – бумаги. Опись. Количество ящиков. Номера. Один из них начал говорить.
– Мы получили шестьдесят две единицы. Опиум сырой, влажность…
– Неинтересно, – сказал Генри. – Сколько процентов утечки?
– Ну… где- то…
– Я не задавал вопрос. Я жду цифру.
– Девять.
– Должно быть не больше пяти.
– У нас проблемы с упаковкой…
Генри бросил взгляд на Вивьен.
– Скажи мне, что ты видишь.
Она подошла. Медленно. Открыла один ящик. Протянула руку. Ткань. Сырость.
– Не герметично. Переходник плохо закреплён. И запах – сырость пошла снаружи. Не внутри.
