– Мне сообщили, что вы забыли, кто платит.
– Мы не забыли, – проговорил один. – Просто правила изменились.
– Нет. Изменились только вы. Правила не трогают.
Она сделала глоток коньяка из узкой фляги. Та самая, что раньше носил отец, достала бумаги. Положила на стол.
– Опоздания. Двойные накрутки. Попытка заменить три партии опиума травами. Я уважаю креатив, но не глупость.
– Это не было злым умыслом. Просто… сложные поставки, новое правительство, налоги…
– Вы не в парламенте. Вы в подвале. Тут налоги платятся либо вовремя, либо кровью. Слово «кровь» она произнесла так, как будто оно стоило дороже, чем их жизни. Один из них пошевелился. Поднял руку.
– Леди Вивьен…
Она взглянула. Резко. Молча. И он замолчал.
– Вам дали шанс быть рядом со мной. Не стать мной – это невозможно. Но хотя бы рядом.
Она встала. Медленно.
– И вы думали, что сможете торговаться?
Один засмеялся. Низко. Нервно.
– Вы думаете, вы стали как он?
Пауза. Она достала пистолет. Положила на стол. Рядом с бокалом.
– Я стала хуже. Потому что он учил, но жалел. А я – нет.
Она кивнула охраннику. Троих вывели. Двое остались.
– Вы – будете работать. Без вариантов. Без задержек. Без недоумков. Следующее письмо с подписью в конце будет не от меня – от моего адвоката.
Она одела перчатки. Медленно. Взяла флягу. Сделала глоток. И ушла. Не оборачиваясь. В коридоре ветер тронул край её пальто. Она шла, как будто под ногами не пол – лед. И каждый шаг говорил: я не дочь Генри. Я его наследие. И ваш конец.
Через два месяца. Утро было холодным. Ноябрьским. Сероватым. Таким, когда даже город дышит тише. Генри встал рано. Слишком. На кухне уже кипел чайник, сигарета догорала в пепельнице, окно было приоткрыто – как всегда, чтобы не застаивался дым. Вивьен вошла, на ней было шёлковое домашнее платье и плотно завязанный халат. Волосы собраны. Шла босиком. Он сидел за столом. Рубашка расстёгнута на две пуговицы. Взгляд в окно. Чашка полная. Остывает. Не пьёт. Смотрит, будто что- то ждал.
– Слишком рано, – сказала она, подходя.
– Время – не инструмент. Оно просто течёт. Не зависит от того, когда я встаю.
– Обычно ты так философствуешь только после трёх рюмок.
– Сегодня – исключение.
Она молча налила себе чаю. Села, напротив, не спрашивала, ждала.
– Есть один человек, – сказал он наконец. – Джонатан Хейл. Мы работали с ним несколько лет. Он не из наших. Торговля металлом, документы, контракты. Но он всегда был полезен. Связывал с людьми, которых мы не могли касаться напрямую. Спокойный. Умный. Тихий. Без амбиций – казалось.
– Но?
– Вчера пришла бумага. Один из его людей пытался переписать пункт в контракте. Незаметно. Без подписи.
– И?
– Это значит, что он думает, будто может управлять изнутри.
Вивьен сделала глоток. Медленно. Поставила чашку.
– Я пойду.
– Нет.
– Я справлюсь.
– Я знаю. Но я сам.
Пауза. Они смотрели друг на друга.
– Ты слишком близка к ним. Они уже чувствуют, что тебя надо бояться. А меня – давно не боятся. Я должен напомнить.
– А если это ловушка?
Он усмехнулся.
– Тогда это будет красиво.
– Это не смешно.
– Я и не смеялся.
Она опустила глаза. Медленно провела пальцем по краю чашки.
– Возьми Гарольда.
– Возьму. Но снаружи. Это личный разговор. Я должен посмотреть ему в глаза. Впервые – за пять лет – я хочу услышать ложь прямо.
Он встал. Подошёл к зеркалу. Застегнул пуговицы. Поправил запонки.
– Не задерживайся, – сказала она, не глядя.
