– Приглядел. Конечно, – ворчливо отозвался Евсей. – Косую вот приглядел. Из-за плеча выглядывает.
– Да уж так, – помедлив согласилась Васильевна. – За нами она по пятам ходит. – Не торопится даже. То там кольнет, то здесь. Беда. Эх-хех-хе!
– Беда. – Евсей тоже вздохнул и улегся поудобнее.
– Я уж двоих отдала ей. Так ты уж погодь, – бабка, казалось, упрашивала. – Погодь, Евсей.
– Да я ведь и не тороплюсь. А как приголубит, куда денешься? Снесешь и меня.
– У меня только и работы, что вас носить, – рассердилась старуха. – Хоть с одним малехо наладиться. Теперь уж моя очередь.
– Ну вот, – повысил голос Евсей, – уж и в очередь встали. В магазине что ли?!
– Да обидно мне, Евсей. Мужики какие-то хлипкие попадались. Вот Михаил был. Так тот с виду – ну, боров. А ведь раз – и вмиг помер. Не охнул даже. Алексей тот покрепче был. Хотя и худой. И тоже враз. Вечером говорит мне: «Постели-ка мне, Клавдия, на полу». Я ему матрац разложила. Он говорит: «Матраца не надо, одеяло тонкое постели». Я постелила. «Вот теперь хорошо, – говорит, – тебе и прибираться, Клавдия, после меня не надо». И помер.
– Прямо так, на полу? – не поверил Евсей.
– Ну а где же? Как есть – на полу.
– Да, интересный мужик. Вот ведь мужики-то, а! Крепкие, гад.
Евсей поправил подушку, похлопал по ней и снова прилег.
– Крепкие… ага. На кладбище все крепыши-то… А я вот живу, – не унималась Васильевна.
– Так бабы – народ еще тот. Ушлый народ. Говорят, если баба потонет, ты ее внизу по течению не ищи. Наоборот, вверху вылавливай. Все равно, хоть и потонувши, а против течения идет, зараза. Ушлые. – Евсей сказал так, словно опытом богатым делился. Васильевна не поняла.
– А я – то почему хитрая? Я их жалела всегда. – обиженно произнесла она.
– Да я не о тебе вовсе. Ты, может, другого покрою. Я в целом… о бабах. А так то, конечно. Больше мы виноваты. Я, например. Как клоп вонючий, ползал, ползал по свету. Воду мутил. Ни одного ребятенка не нажил. Ни друга, ни свата. Таскался. Присосусь клопом – то, поживу – и в другое место. У меня трудовая книжка – как лоция.
Евсей когда-то матросил на Камчатке и потому иногда говорил что-нибудь морское. Старуха же о лоции ничего не знала и очень удивилась.
– Кого это? Как?
– Лоция? Это книга такая у моряков есть. Там все точки расписаны, на мель чтоб не сесть, чтобы, значит, не расшибло ненароком. Где рифы, где маяки. Все написано. Был бы у меня сын, я бы ему эту трудовую подарил. Чтоб об мои камни не спотыкался. Да на мель чтоб не сел.
– Умный ты, Евсей, – искренне произнесла Васильевна. – Лоция… А я вот на одном месте всю жизнь проработала и ничего не знаю. Дура – дурой.
– Ну, не скажи, дуры – двенадцать тыщ пенсию не получают. Я хоть и повидал чего, а все как будто впустую. Клоп – одним словом.
Старуха успокоила расстроенного Евсея.
– Чего ты на себя грязь-то льешь? Хозяин пилорамы тебя шибко хвалит. Да в стайке чего-то стругаешь всё. Чего ты там стругаешь-то? А, Евсей?
– Счастье свое делаю, Клавдия. Произведение искусств. А на пилораме черенки для лопат да граблей делаю. Опилки, стружку гружу. Дело нехитрое.
– А стайку зачем запираешь? Мне же интересно.
– Ладно уж, Клавдия. Видала ведь. Я вас, баб, знаю. Спрашиваешь так спокойно. Знаешь, выходит. Так ведь? Знаешь же?
Бабка поворочалась в постели, застеснялась, видать, но призналась.
– Вида-а-а-ла. Резьба больно красивая. И разрисовано, куда с богом. Раньше точь-в-точь такие делали, для мальцов. Но драли за них – ой – ей. А все равно брали. Так ты куда эти люльки-то? Продавать думаешь?
