– А для чего, матушка, по-твоему?
– Радоваться. Каждому мигу радоваться. Листочек на веточке затрепетал – радость, птичка запела песнь свою – опять радость. Мороз все вокруг разукрасил – и это благодать Божья. Находить ее надобно всегда и везде… Каждый день находить! Что бы ни случалось! И Бога славить и благодарить. Гости мы здесь… И что есть наша жизнь – миг один. Что ж себя в стенах-то запирать….от жизни этой прятаться… в черных одеждах. Господу служить в миру надо, каждый день жизнью своею доказывать, что не зря на Землю эту пришел. Бога прославлять и учению Его учить. Детей своих учить, воспитывать. Любить… Бог для счастья нас создал. Чтобы мы жили, познавали эту жизнь, радовались, лучше становились, понимая, что именно этого Бог от нас хочет. Теперь-то я уж точно это знаю. Какую заповедь Он дал? Любите друг друга. Вот это и есть святой долг на жизнь для каждого – заполнять все любовью вокруг себя и внутри себя. А что монастырь?.. Обитель. От мира укрыться, спрятаться… Во многом, конечно, это легше. Но не во всем…
– Да как же ты к мыслям-то таким пришла?
– Потому что послушница та дочкой мужу моему приходилась. Серафиминой дочкой. Матери-то уж не было у нее. Умерла она, Серафима-то. Моих-то, считай, вырастила, а своих сиротами оставила. И вот дочка ее ко мне и пришла. Чуть помладше она моей Аришеньки была. Разве ж я ей такую долю пожелала бы? Вот и этой не смогла.
– Ладно, матушка Арсения. Дело это прошлое. Плохо только, что со мной не посоветовалась ни разу.
– Так ведь разве ж ты одобрил бы?
– Да уж, не одобрил бы….Удивляюсь я, как же ты умудрилась монастырь-то при этом до упадка не довести….А наоборот! Ведь народу всегда у тебя тут много было. Поэтому выходит, что грех твой и не грех вовсе оказывается. Так что отпускать мне нечего. Сама ты нагрешила, сама и исправила. Вон, какую обитель подняла да вела. Со всех сторон к тебе паломники ехали. Скольким помогла, скольких исцелила. Больницу целую выстроила. Да много чего еще. Нет, дочь моя Арсения, не судья я тебе. Умирай с миром. Быть тебе в раю и песни ангельские слушать. Сам буду о душе твоей молить, да о прощении.
– Спасибо тебе. Там в шкафчике моем книги. С первого дня историю монастыря веду. Сохрани… Сестрам я уж приказывала…
– Прочту я. Что-то заново узнаю, а что-то и вспомню… Ну, исповедовалась ты мне. Давай теперь причащу тебя, горемычную, да соборую. Чтоб ко встрече с Создателем и ты, и дух твой были готовы.
– Я готова, батюшка. Вот только любимых детей моих и мужа повидать хочу. Прощения и у них попросить… Молю Бога об этом.
– Да разве ж ты перед ними в чем виновата?
– Видно, виновата, раз Господь послал мне долю такую. Кто знает, правильно ли все было? Так ли надо было… Много я обо всем этом думала. Может, в счастье своем только себя и разумела, может, кого обидела ненароком али не замечала вовсе, про беды других, может, мало думала, может, и судила кого строго, сравнивала, а в себе ничего не замечала. Да и поблагодарить хочу. Что были они у меня. Светом нетленным в моей душе светили. Через них ведь все делала-то я. Все через них. Думая, помня да любя… Раньше-то я какая была? Все ж с характером. Хотела все, чтоб по-моему было. Всех ли любила? Никого ль не осуждала? Ни на кого ль не серчала? А сейчас? Во-о-от! То-то и оно! А теперь, давай, батюшка, а то боюсь не успеть мне приобщиться Святых Христовых Тайн. «Верую, Господи, и исповедую…», – начала читать молитву монахиня.
