Индивидуальность потерпевшего и моральный вред - страница 2

– Батюшки, все-таки ковид, да? – всплеснула руками соседка.

– Да уж, тут и легких нет, – коллега с озадаченным лицом убрала в карман фонендоскоп после аускультации[24] причинного органа. Она имела в виду ослабленное дыхание – еще один признак вирусной пневмонии.

– Вы ее заберите, пожалуйста. Он не справится, – жительница соседней квартиры требовала и умоляла одновременно.

– Ясное дело, заберем. Здесь уже декомпенсация[25] состояния начинается. Юлек, давай вену, поставь воду[26], кислород дадим в машине. Мужчины нужны, человека три-четыре. И носилки мягкие из машины. Водитель даст, – Мила посмотрела на Кирилла и женщину в халате.

– Пойду искать, – взволнованный парень выбежал из комнаты. Казалось, ему страшно хотелось выбраться из этой ситуации, не видеть бабушку (которую он почему-то назвал мамой) в таком состоянии.

Я достала синий, самый маленький катетер. Долго искала, куда колоть. Тонкие вены серыми нитями ползли под прозрачной сморщенной кожей, не желая иметь со мной дело. «Господи, помоги». Ситуация не была экстренной, да и навык не был утерян за эти годы. Просто хотелось пригласить Бога сюда. Есть. Густая кровь показалась под крышкой канюли. Фиксация пластырем. Я отстегнула от жилетки большую булавку и, воткнув ее в облезлые обои, подвесила пластиковый флакон[27].

– Она его вырастила и еще брата старшего, он в армии сейчас, после училища забрали. Мамка их непутевая лишена родительских прав, бухает здесь через три дома. Валька одна их поднимала. Теперь сама чуть живая. Окаянная корона всех стариков скосила, – соседка бесслезно заплакала. Пазл сложился.

На пороге пыльной комнаты с замызгаными обоями появились Кирилл с плащевыми носилками[28] и три таджика. Пока Мила запрашивала госпитализацию, я заполнила сопроводительный лист.

– Кирюша… – Когда старушку уложили на носилки, она, постанывая, позвала парня. – Ты поедешь со мной?

Молодой человек замялся и стиснул зубы.

– Его туда не пустят. Это инфекционное отделение. Только до ворот, – верно заметила Мила.

– Пожалуйста, не оставляй меня. – Женщина, кажется, понимала, что этот билет, возможно, в один конец, и хотела продлить общение с названным сыном. Ему же, травмированному по всем фронтам от утробы биологической матери, было больно, страшно и хотелось бежать. В первую очередь от самого себя.

– Поехали, – я подмигнула неопределившемуся, – поболтаем по дороге.

Закатив носилки в машину, надели на больную кислородную маску и открыли вентиль большого баллона.

– Сколько мама весит?

– Ну семьдесят, наверное. – Глаза Кирилла влажно заблестели, и он закрыл лицо руками. Куртка была не застегнута, и под широким воротом борцовской майки блеснул крестик. Я выставила живительный поток на восемь литров в минуту и положила руку на плечо парню.

– Не паникуй. Надо молиться за нее. Молодец, что поехал. Я знаю, что тебе страшно. Не стесняйся этого. – Парень, не поднимая глаз, беззвучно затрясся.

– Чем я могу помочь ей, я даже не знаю?

– Ты можешь быть рядом. Это самое главное. А еще ты можешь убрать квартиру, перестелить белье, проветрить ее комнату. Ты можешь, поверь, ты правда можешь сейчас успокоиться и действовать.

– Но я не смогу за ней ухаживать. А если она вообще никогда ходить не будет?

– У тебя есть брат, друзья, соседка, в конце концов. А главное, у тебя есть Бог. Он не оставит тебя в этой ситуации. Валентина Ивановна, – я на мгновение заглянула в сопроводок, чтобы удостовериться: правильно ли называю имя больной, – она ведь тебе меняла пеленки и памперсы? – Кирилл убрал от красного лица руки, но все еще смотрел вниз. – Она ведь тебя с ложечки кормила и на коляске возила. Именно поэтому ты ее мамой называешь. – Молодой человек кивнул. – А теперь пришло время поменяться. Это нормально, это жизнь. Сначала они ухаживают за нами, а потом мы за ними, – продолжала я, натягивая свежие перчатки, респиратор и остальную коронную амуницию. – И, помнишь, она ведь делала это с любовью и с улыбкой. Ты можешь последовать ее примеру. Так будет хорошо вам обоим.