Зря я психанул тогда, нажрался и нажил себе кучу проблем. Хотя наверняка это имело смысл – и обочина подмосковной трассы, чуть не отрезанная нога, украденные документы, больничные койки… Наверняка судьба дала мне какой-то знак. Скорее всего, дала знак, что нужно задуматься и изменить жизнь. Отношение к жизни.
Вот такими мыслями была забита моя голова в те дни. Я обсасывал их, пережевывал в мозгу с такой тщательностью, с какой могут только лежачие больные или осужденные на одиночное заключение.
Я то и дело включал или телевизор, или компьютер, но очень быстро гасил. Думать было не то что приятнее, но нужнее, чем пялиться в экран. Многие часы я занимался тем, что представлял себя валяющимся на обочине, с ужасом и одновременно любопытством фантазируя, что бы со мной случилось, пролежи я там еще пять минут, десять, полчаса. В кого бы я тогда превратился… Как-то их называли, этих безруких-безногих… Самовары, кажется. Лучше бы тогда уж было просто замерзнуть.
Но я не замерз и даже, кажется, не очень пострадал. По крайней мере по сравнению с тем, что могло бы быть. Что произошло с большинством других пациентов пятьдесят первой… Наверняка через пару недель я вернусь в то физическое состояние, в каком был до катастрофы. И постараюсь начать новую жизнь. Осмысленную, всерьез…
Подпитку моим планам (не планам даже, а желанию) давали визиты журналиста Олега Свечина.
Сам он, правда, журналистом себя не считал. Без увлечения и рвения работал в малозаметной газете, освещающей литературные будни Москвы и отчасти остальной России, получал тысяч двенадцать в месяц. Время от времени по моему предложению он писал статейки и рецензии, но так как в этих статейках и рецензиях чаще всего нужно было хвалить людей и книги, мероприятия, у него редко бывали удачи. Хвалить Свечин не умел, сбивался на сарказм… Своим призванием он считал фиксацию в прозе окружающей реальности, типов людей. Реальность и типы получались малосимпатичными.
Раза два-три в год в толстых журналах, о существовании которых сегодня знают, по-моему, сотни три чудаков по всей стране, появлялись свечинские повести и рассказы, беспросветно похожие друг на друга: о полунищих индивидах, живущих то в Москве (где жил сейчас автор), то в Абакане (откуда он был родом), то в Питере (где когда-то учился в ПТУ месяца три), то в деревне (где когда-то бывал). Эти индивиды тяготились своей полунищетой, ныли и рычали, но выбраться из нее не пытались.
За десять лет писательского труда в столице (писал он вообще, если верить его словам, с детства) Свечин сумел выпустить три книги по три тысячи экземпляров, за которые ему в общей сложности заплатили (по его же словам) две тысячи семьсот долларов… Деньгами Свечин дорожил, помнил, кажется, сумму каждого гонорара, каждой халтуры.
Жил он, как я смог понять, жизнью своих героев, если не считать того, что был способен передавать на бумагу эту жизнь безъязыкого большинства, их примитивные переживания, уныние от повседневности. Передавал вроде бы достоверно, – Свечин очень гордился статейкой о себе под названием «Лишний писатель», где некий критик негодующе задавал приблизительно такой вопрос: «Кому и зачем нужны книги автора, не способного придумать самого элементарного сюжета?!»
На самом деле положение Олега Свечина было довольно-таки завидным. У его жены была кооперативная двухкомнатная квартира (правда, обитало в ней четыре человека – Свечин с женой и их дочки – восьми, кажется, и полутора лет); он имел высшее образование (окончил Литературный институт) и, если бы хотел, мог бы найти нормально оплачиваемое место.
