Иногда это происходит - страница 28

Как только я себе в этом признался, до меня дошло, что этот мир – самое лучшее создание Всемогущих, самый грандиозный и восхитительный проект Вселенной, и он огромен, и мне не нужно покидать его. Если я так напуган тем, что тебе будет тесно, я мог бы просто переехать в другой город. Давай посмотрим правде в глаза. Даже того, что мы живем на разных улицах – достаточно, чтобы никогда больше не встретиться. Значит, ты освобождена.

Это я – пленник. Узник твоей тюрьмы, твоих чар, твоего имени. Я хохотал до слез, стоя на мосту и глядя на воду. Если бы я правда хотел покончить с собой, не было бы этого истерического смеха откровения, я бы просто прыгнул. Бульк – немного брызг – и конец истории. Вот так вот легко и просто. Но я не стал. Я смеялся, и мои легкие были пресыщены кислородом, и мне было легко, и голова кружилась. А город сверкал ночными огнями, и пахло пиццей, сидром, какими-то цветами, на которые у тебя была аллергия. Я даже не помню их названия! А дома спал Карлос, и рыбы прикончили остатки его блевотины, и картины висели на своих местах, и мое письмо к тебе лежало на том же месте, где я его оставил.

Мне захотелось сделать себе чай, потому что я вспомнил, как я люблю чай и утреннюю тишину, и свежеиспеченный хлеб, и пароходы, и вечеринки, и думать о том, что все взаимосвязано, и долгие поездки в такси, и слушать, как кричат чайки и проносятся поезда.

Но самое смешное, дорогая Лизель, это то, что, когда я вернулся домой, заварил себе жасминовый чай, взглянул на храпящего Карлоса и потянулся за пачкой печенья с заварным кремом, в дверь постучали. Затем она отворилась, и в комнату вошел не кто иной, как мой любимый братишка. Мой брат, Лизель, тот самый, о котором я так много тебе рассказывал, а ты всегда закатывала глаза и благодарила небеса за то, что я вырос не таким, как он. И все же – он мой брат. Средних лет и среднего роста. Среднего ума, возможно, чуть ниже среднего. Но он принес мне хорошие новости.

Во-первых, за годы, что мы не виделись, он излечился от своей зависимости и основал фирму, которая, к слову, приносит ему неплохой годовой доход. Во-вторых, он помолвлен на чудесной девушке, и они приглашают меня на свадьбу. В-третьих, я теперь миллионер. Не хочу вдаваться в подробности. Это сложная и запутанная история, связанная с какими-то судебными разбирательствами и юридическими махинациями наших дальних родственников, на которых всем было наплевать, потому что я упивался своим страданием, а мой брат – своей зависимостью. Но когда он вылез из этой пропасти и занялся собственным бизнесом, ему потребовалось привести в порядок свои финансовые дела, бумаги и прочую дребедень, и тут всплыла наружу вся эта история, и выяснилось, что все было сделано наспех и настолько неправдоподобно обставлено, что отсудить все и вернуть тем, кому деньги должны принадлежать на самом деле (нам), оказалось плевым делом.

В связи с этими новыми обстоятельствами, моя предсмертная записка превращается скорее в акт искупления и освобождения. Я вступлю в эту жизнь обновленным и не обремененным тяжким грузом прошлого. Я стану другим человеком. А ты иди-как к черту, Лизель Бонвид!

И грянул гром, как говорится. И тогда я сел писать. В голове моей звучала прекрасная музыка, каждое слово, пускай отдельно взятое, было частью великих симфоний, музыка не замолкала ни на минуту. Я всецело отдался потоку, что нес меня по волнам вдохновения, то швыряя о скалы, то сажая на мель. Две недели не существовало для меня ничего в целом мире, кроме ноутбука, кроме музыки, звучавшей в моей голове, скрипучего стула, чей скрип не попадал в ноты, тем самым заставляя уже меня скрипеть зубами от злости. Да, он доводил меня до яростного исступления, но я не мог оторваться. Даже пересесть на другой стул. Меня словно придавило к этому месту, и попытки пошевелиться непременно оканчивались провалом. Это было неизбежно. Строки копились в моей голове слишком долго, чтобы я вспоминал о сне, о еде, об окружающем мире. Вселенная замерла на четырнадцать с половиной дней, организм мой отступился от законов физики и не нуждался ни в еде, ни в отдыхе. Я превратился в машину, способную без сна пробираться напролом сквозь дебри пляшущих слов-дикарей у меня в голове. Практически бог, я был практически бог, создающий новый мир, совершенный, неповторимый.