Эдгар, знакомый Кира, хозяин ресторана, возненавидел меня заочно, стоило Киру только упомянуть мое имя и попросить пристроить меня вместо предыдущего шеф-повара, которому острый металлический поднос раскроил череп. Я так и не узнал, умер ли этот толстяк, или поднос лишь прорезал огромный слой жира, так и не добравшись до кости. До этого я тоже работал. Это были, по большей части, выездные мероприятия, сезонные работы в уличных забегаловках, подработка в дешевых общественных столовых, и все такое прочее. У Эдгара же я задержался надолго, потеряв, правда, мочку левого уха и счет времени. Я с одинаковой уверенностью говорил людям, что работаю у него уже пятнадцать лет, и что прошло всего два года с того дня, как меня взяли на работу. И это в один и тот же день, порой с промежутком в десять-двадцать минут! В зависимости от настроения мне казалось правдой то одно, то другое, со временем у меня всегда складывались натянутые отношения.
О, я ненавижу время. Особенно его скоротечность, его неумолимость и жестокость! С каким величайшим удовольствием я набил бы рожу тому, кто придумал сыграть с человечеством эту злую шутку под названием «ход времени». Стоило бы воспользоваться острым металлическим подносом, оказавшись наедине с этим негодяем. Мне тяжело давалось осознание реального времени, его течения, его негибкости и безвозвратности. Я путался и путаюсь во временах, когда рассказываю о каких-то событиях, представляю, что жизнь идет не вперед, а постепенно откатывается назад, теряюсь, отвечая кому-нибудь, который час, и противлюсь наступлению старости, смене времен года или суток. Смутное представление у меня и о том, что значит мой возраст, и ради чего я просыпаюсь по утрам в то или иное время.
Так вот, устроившись на работу, я первым делом нацепил маску дружелюбного шефа, компанейского, отзывчивого парня, и орал на подчиненных всего два-три раза за смену. Они все равно меня ненавидели, старательно игнорировали мои просьбы, приказы и остроумные замечания, а по окончании рабочего дня торопились уйти как можно скорее, только бы не провозиться до моего отхода и не идти со мной пускай бы до выхода из здания ресторана. Однажды новенькая, кажется, Ингрид, замешкалась или провозилась нарочно, и вышла из ресторана одновременно со мной. Черт разберет, были ли у нее какие-то намерения соблазнить меня, или что-то еще, или ее забыли предупредить, что я крайне мерзкий тип, которого необходимо на дух не выносить, но она стояла и смиренно ждала, пока я закрою дверь черного входа. А я ведь давал ей время, чтобы ретироваться.
Когда я обернулся, она все еще стояла, засунув руки в огромные карманы безразмерных штанов и переминалась с ноги на ногу. Я нелепо улыбнулся, буркнул нечто вроде: «ну, до завтра» и даже махнул рукой. Вот тут-то кажется-Ингрид-или-как-ее-там осознала свою ошибку, покраснела с головы до пят, развернулась на пятках и пулей вылетела из узкого переулка. Что ж, я привык к подобному обращению, и не рассчитывал ни на что. Мне нравилось одному возвращаться домой. Усаживаться на свой диван и курить, запивая шоколадные шарики ледяным пивом.
Я мог часами сидеть не шевелясь, погружаясь в свой внутренний мир, и мое сознание засыпало, я ни о чем не думал, был всего лишь посредником и носителем идей и мыслей, возникавших и обрабатывавшихся в моем бессознательном. После восьми приходил Кир. Он заскакивал ко мне почти каждый вечер. Или каждый. Точно не могу сказать.
