В нескольких кварталах от моей берлоги я увидел под уличным фонарем многообещающую, необычайно большую кучу старья, которая вполне могла бы сойти за инсталляцию в какой-нибудь галерее в Челси. У такого клада всякий застрянет: груда стульев, открытые коробки с куклами и мягкими игрушками, настольные игры, диван, медная спинка кровати, лыжи, рабочий стол с прикрепленной к нему лампой, а подо всем этим – гора мужской и женской одежды. Я углубился в работу, раскапывая костюмы и платья и кое-что откладывая в сторону, и не слышал, как подъехал грузовик, из которого вышли и направились прямо ко мне два парня в футболках без рукавов, открывавших накаченные бицепсы. Между собой они говорили на каком-то иностранном языке и действовали так, будто меня не существовало. Расчищая себе дорогу среди сваленных в кучу предметов и забрасывая все подряд: мебель, игрушки, лыжи и прочее в грузовик, – они быстро добрались до груды одежды, в которой я успел откопать три или четыре коробки с обувью, и оттолкнули меня, чтобы забрать и это. Погодите, решил я, схватив пару белокоричневых штиблет – не мой стиль, но при ночном освещении они выглядели только что снятыми с витрины магазина, да и размер был вроде бы подходящий, – и сбросил свои башмаки с хлюпающей подошвой. Но тут увидел, что хамоватым любителям старья сопутствует дама, еще шире в плечах и мощнее, чем они, и эта дама решила, что моя пара обуви тоже принадлежит им. “Нет, – сказал я, – это мое. Мое!” Коробка промокла и, пока мы вырывали ее друг у друга, порвалась, и башмаки вывалились на землю. Я схватил их первым и с криком “Мое!” стукнул подошвой о подошву прямо у бабищи перед носом. Она завопила, но я секунду спустя, как ласты, напялив на ладони ботинки, уже мчался по улице, а за мной вдогонку неслись двое мужчин, выкрикивавших проклятия или то, что я принял за проклятия. Громкая хрипловатая брань эхом разносилась среди деревьев и будила собак, отзывавшихся лаем в темных домах.
Бежал я что есть мочи. Позади слышалось тяжелое дыхание преследователей; потом, когда один из них поскользнулся на мокрых листьях и грохнулся, раздался крик. Воображение нарисовало туповатые лица, и я решил, что мои конкуренты – мать с двумя сыновьями. Вероятно, они зарабатывали на этом барахле. Что ж, отличная стажировка на пути к “американской мечте”. Но я отхватил их, в смысле ботинки, первым, и по закону джунглей они принадлежали мне.
“Мое!” – сказал я, как ребенок. Мое, мое! Это было первое слово, которое я произнес за месяцы моего отшельничества, и мне показалось, что его выговорил кто-то другой.
У меня было преимущество – я хорошо знал местность, – и сократил путь, пересекая дворы и дороги напрямик или проскакивая через садовые калитки, но каждый шаг стал сущим наказанием для моих чувствительных мокрых ступней. Услыхав ритмичный хрип, я понял, что он исходит из моей собственной груди. Оглядываться было страшно. Судя по шуму мотора, их грузовик двигался по какой-то из параллельных улиц, и мне представилась мамаша, баба, сидящая за рулем и высматривающая меня в свете лобовых фар. Я уже приближался к своему укрытию – оставалось только пересечь задний двор Сондервана, – но решил, что не стоит показывать преследователям, где я обитаю. Они могут мне отомстить в любое удобное для них время, если сейчас увидят, как я взбираюсь по лестнице на чердак гаража. Мой следующий шаг был не вполне логичен: добравшись до бамбуковых зарослей, я резко развернулся и сбежал по трем каменным ступенькам вниз, к входу на цокольный этаж докторского дома.
