– “И озеро тайком грустило, / тенистый брег ему внимал, / и воды кругом обнимал; / а в небе дальние светила / грядою голубой блуждали, / как слезы страсти и печали…” – декламирует Гахамел.
Мы сидим на одной из ржавых арок железнодорожного моста; грязь, ржавчина, голубиный помет и убогое граффити. Реку бороздят лебеди и утки, под Вышеградской скалой[14] разворачивается пароход с туристами. Черно-коричневая гладь уносит первые опавшие листья и, случается, белое перышко. К остановке “На Витони” подъезжает трамвай номер семь – по стечению обстоятельств тот самый трамвай, который сегодня убьет Карела.
Неподалеку отсюда, в родильном доме в Подоли, пятьдесят два года назад он родился. Его приветствовали чуть ли не как героя – ох уж эти преждевременные родственные восторги. Необоснованный оптимизм. Разве с таким восхищением ликовали бы они над маленьким Каей, если бы знали, что он кончит жизнь инструктором автошколы? Нынче ветрено, туристы на пароходе покинули палубу. Не хочется кощунствовать, но иногда мне кажется, что человеческая жизнь – плохо организованное познавательное путешествие. Речной поток разбивается о ледорез у опоры моста. Илмут размахивает руками в воздухе, вздымая электронный смог, и ловит текстовки, которые источают пылкую любовь, – она уверяет нас, что так заряжается позитивной энергией.
– Ты промываешь золото в сточной воде, – замечаю я.
– Сегодня их у меня очень много!
– Итак, что мы имеем? Что мы установили? – открывает Гахамел совещание.
– Точно в телевизионном детективе, – довольно сообщает Нит-Гайяг, поднимая посеребренные брови. – Вопрос поставлен так, словно мы команда детективов.
– Я же сказал: монстрбригада, – повторяю я свое старое определение.
– Он употребляет множественное число, чтобы дать понять, что он один из нас, – продолжает Нит-Гайяг, бросая взгляд на Илмут. – Тип ласкового шефа. Строгий, но ласковый.
Илмут улыбается.
– Можем начинать? – притворно сердится Гахамел.
– Но почему опять мост? – жалобно спрашиваю я. – Почему мы не можем хоть раз сойтись в каком-нибудь уютном кабачке? Как нормальные люди?
– Потому что мы не нормальные люди, – отвечает Гахамел спокойно. – Потому что в кабачке пришлось бы что-нибудь заказать.
– Подумаешь, что особенного! Закажем копровку[15]! Или жаркое по-зноемски [16]! Или испанские птички! Или шункофлеки[17]!
Разумеется, я лишь хвастаюсь богатством своего словарного багажа. Гахамел хорошо знает, что моя инфантильность вызвана моим бессилием; ему ясно, что я не сообщу ему добрых вестей, а в ответ на мой косвенный призыв декламирует без малейшей запинки:
– “Над темным кряжем ясный день / встает и будит майский дол, / в лесах, где сумрак не сошел, / царит предутренняя лень…” Повтори.
Я сдаюсь.
– Что значит копровка? – интересуется Илмут.
Будь я человеком, я бы давно без ума влюбился в нее.
– Одно из традиционных чешских блюд, – объясняет ей Нит-Гайяг.
Илмут, глядя на меня, стучит по лбу пальцем. Она растеряна, как ребенок, который старается привлечь к себе внимание. Она впервые сталкивается лицом к лицу с человеческой смертью, и безысходность ситуации, естественно, волнует ее. Я припоминаю, что впервые испытывал сам. Знаю, какие вопросы проносятся в ее голове. Какой во всем этом смысл? И есть ли смысл дарить умирающим людям маленькие радости? Разве можно что-то существенное изменить в этом ужасе? (Нет, но во всяком случае это лучше, чем ничего, ответил бы ей Гахамел. Каждое скромное благодеяние делает человеческую жизнь чуточку более сносной.) С нынешнего дня Илмут уже никогда не будет счастлива. С нынешнего дня она будет знать
