– Извините за задержку, – прорезался голос пять минут спустя. – Будем писать на машинке. Компьютер завис. Чем могу быть полезен?
Мистер Рэнсом объяснил, что совершена кража, и указал адрес.
– Вы на телефоне?
– Разумеется, – отозвался мистер Рэнсом, – но…
– Записываю номер.
– Телефон украли…
– Обычное дело, – вздохнул голос. – Радиотелефон?
– Нет, – оживился мистер Рэнсом, – проводной. Один аппарат в общей комнате, второй – рядом с кроватью в…
– Без лишних подробностей, – остановил его голос. – Да и кража телефона – еще не конец света. Так какой все-таки номер?
Мистер Рэнсом вернулся домой после часа ночи. Миссис Рэнсом, которая начала было осваиваться с создавшимся положением, он застал там, где недавно была ее спальня, – она сидела, прислонившись к стене в том месте, где лежала бы в постели, будь у нее постель. Она от души поплакала в отсутствие мистера Рэнсома, но теперь утерла слезы, решив, что придется принять неизбежное.
– Я думала, ты умер, – сказала она.
– Почему вдруг?
– Беда не приходит одна.
– Пришлось воспользоваться одной из прачечных самообслуживания, если хочешь знать. Это было ужасно. Что у тебя во рту?
– Пастилка от кашля. Нашла у себя в сумке.
То была одна из пастилок, без которых, по настоянию мистера Рэнсома, она не бывала в опере с тех самых пор, как однажды прокхекала все представление “Фиделио”, от начала и до конца.
– У тебя есть еще?
– Нет, – сказала, не прекращая сосать пастилку, миссис Рэнсом. – Эта была последняя.
Мистер Рэнсом отправился в туалет, слишком поздно сообразив, что грабители были столь предусмотрительны, что унесли оттуда не только бумажный рулон, но и держатель.
– Тут нет бумаги! – завопил мистер Рэнсом.
Единственной наличествующей в доме бумагой была театральная программка “Cosí”, и, просовывая ее в дверь, миссис Рэнсом не без злорадства подумала, что мистеру Рэнсому предстоит подтереться портретом Моцарта.
Но негнущийся, жесткий глянец брошюрки (выпущенной при поддержке банка “Барклиз Пи-эл-си”[4]) был малопригоден для дела и не желал смываться: несмотря на троекратный слив бачка, сэр Георг Шолти[5] все так же яростно косил глазом на овал унитаза.
– Получилось? – спросила миссис Рэнсом.
– Нет, – ответил муж, располагаясь у стены рядом с ней. Но тут миссис Рэнсом, ощутив, что плинтус врезается ей в спину, изменила положение тела и легла под прямым углом к мужу, так что голова ее покоилась теперь у него на бедре, чего с означенными органами не случалось уже долгие годы. Успокаивая себя тем, что все дело в чрезвычайности ситуации, мистер Рэнсом, тем не менее, испытывал неудобство – физическое и моральное, чего, видимо, нельзя было сказать о его жене, которая тотчас уснула, предоставив мистеру Рэнсому угрюмо созерцать противоположную стену и ничем не занавешенное окно, с которого, как он с удивлением отметил, грабители сняли даже кольца для штор.
Было уже четыре часа утра, когда появилась полиция: крупный, средних лет мужчина в плаще, представившийся сержантом отдела уголовного розыска, и конфузливый молоденький констебль в мундире, не сказавший ни слова.
– Вы не слишком спешили, – не сдержался мистер Рэнсом.
– Да, – стал оправдываться сержант, – мы бы раньше приехали, но… как говорится, э-э… наклад очка вышла. Ошиблись квартирой. Мой паренек дал маху. Увидел фамилию Хэнсон и…
– Не Хэнсон, а Рэнсом, – перебил мистер Рэнсом.
– Ну да. Мы выяснили… потом. – Только что переехали? – поинтересовался сержант, оглядывая пустое место действия.
