– И энергия. И мысли.
– Да, и мысли. Энергия мысли – в ее течении.
– Я смотрю, вы своего рода спинозист. – И Теннисон в самом деле засмотрелся: перед его взором простерлась белая материя, ослепительно светящаяся, чистейшая, текущая сквозь самое себя, вздымающаяся волнами, заряженная силой, беспредельная. И мир наполнился многообразием форм, их беспрестанным движением: устремляющиеся ввысь ветви деревьев, океанские волны, математическая выверенность морских раковин, полет стрекоз. Нескончаемая круговерть перемен. – Вот они, все метаморфозы живых существ, – сказал Теннисон, указывая трубкой на окно.
– Именно! – сияя, отозвался Аллен. – Лес – лучший пример.
Лес перетекал сам в себя, тянулся вверх, слабел, вновь разрастался. Да, да. И мысль, нестихающая волна, неустанно меняющаяся – цвета и формы, льющиеся в мир, их биение в языке.
– И неживая природа, неорганические вещества – в них ведь тоже заключена своя энергия.
– В своих философских размышлениях и я склоняюсь к этой точке зрения, – подхватил Теннисон.
– Ну надо же. Будучи поэтом, вы чувствуете…
– Будучи ребенком, – начал Теннисон, заражаясь воодушевлением собеседника и чувствуя, как пустая болтовня, обычная для шапочного знакомства, перерастает в свободное течение истинной мысли, – будучи ребенком, я умел вводить себя в транс, вновь и вновь повторяя свое имя, пока окончательно не терял свое Я. И тогда я превращался в существо, сливающееся… ну, или поддерживаемое чем-то большим, поистине необъятным. Отвлеченное, теплое, безликое и устрашающее – вот какое оно было.
– Верховная Сила?
– Возможно, возможно. Да, разумеется, она самая. Я хочу сказать, что если наше допущение в принципе верно, то что же это еще могло быть?
Доктор Аллен не стал говорить “психический феномен”. Минуту-другую они просто улыбались друг другу. Какое пьянящее, дивное чувство – увидеть в собеседнике отражение своих сокровенных размышлений о Вселенной, о самом бытии.
– Как бы я хотел, – сказал Аллен, – продолжить этот разговор. Вы ведь еще здесь у нас побудете?
– О, да. Я как раз вчера снял дом.
– Чудесно, просто чудесно! Вы, вне сомнения, украсите собой эппингское общество, даже если оно не слишком вас достойно. И опять же вы будете рядом с Септимусом, для него это сейчас очень важно!
При упоминании о больном брате Теннисон склонил голову. Былое воодушевление оставило его, сжавшись до мучительного, жгучего стыда. Так нередко бывало, когда он слишком уж перед кем-нибудь раскрывался; а сейчас стыд был еще острее из-за мысли о Септимусе. Его полные губы сжались. Заметив это, Аллен решил его подбодрить.
– Не сомневаюсь, что дела у Септимуса скоро пойдут на лад. Я обнаружил, знаете ли, что меланхолия, этот чисто английский, если угодно, недуг, вполне поддается излечению. Веселое общество, моцион, домашняя обстановка, возможность излить душу…
– Излить душу?
– Да-да, поведать о своих тревогах и несчастьях. Я нередко замечал, до чего же полезно бывает дать больному возможность, так сказать, выговориться.
Теннисон выдохнул целый клуб дыма:
– Стало быть, скоро вы услышите все о нашей семье.
– Не исключено. Однако я не делаю никаких определенных выводов из того, что рассказывают мне эти бедняги. Суть не в этом. Так или иначе, семью… – тут доктор улыбнулся, – никак нельзя назвать главным источником наших душевных недугов. Не вижу ничего дурного в том, что человек происходит из той или иной семьи. К тому же обычно у нас нет выбора.
