Иностранная литература №07/2011 - страница 3

Я пил воду, пытаясь настроиться на сон. Интересно, когда я был маленьким, у меня тоже бывали такие видения? Все может быть. Почему нет? У малышки ведь бывают. Может, и беспокоиться не стоит? Ну и что, что они у нее чаще, чем у других? Ну и что, что она больше в них верит? Я тоже наверняка в детстве верил. Я налил себе еще воды и улыбнулся. Очень даже мило, когда вам является ангел в башмаках, штанах и рубашке. Правда, вид у него был грустный, я знаю.

Я поставил стакан на раковину, посмотрел в окно и на крыше напротив увидел одинокий башмак.

Дверь распахнулась с ошеломляющей легкостью. Это было первое, что меня порадовало, – первое за последние три месяца. Даже не то, что дверь оказалась незапертой, а насколько легко мне удалось ее открыть. Да, подумал я, для непрофессионала ты на редкость ловко взялся за дело. Потому что лазить ночью по квартирам не моя профессия (во всяком случае пока). И взламывать двери тоже (хотя, собственно, я ее и не взламывал вовсе, она как-то сама открылась). Я даже подумал: ну до чего же ты, брат, сообразительный (такая мудреная вещь!), и ведь никто ничему не учил – меня действительно никто не учил взламывать двери, так, по телику насмотрелся.

Но радовался я недолго, потому что, как только я проник в квартиру, мне вспомнилось печальное зрелище, свидетелем которого я оказался по дороге сюда, где-то эдак с час назад. Я увидел одноногого парня на костылях: пустая штанина джинсов под культей узлом завязана. Жутко больно и грустно было на него смотреть – парадокс, потому что сам он несчастным не выглядел: молод, хорошо сложен, если не считать увечья, и даже собой ничего, насколько я мог судить. Но это его видимое равнодушие к такой вопиющей несправедливости (потому что ведь такое несчастье могло бы приключиться со стариком, скажем, или с каким-нибудь больным, ну в общем с кем-то, кому нечего особо ждать от жизни, но никак не с парнем двадцати лет, совершенно полноценным, у которого, как говорится, вся жизнь впереди, но теперь до этого “впереди” допрыгать можно только на одной ноге). В общем, что меня больше всего расстроило, так это его равнодушие, потому что, выходит, он смирился, перестал воспринимать собственную жизнь как окончательную неудачу, а равнодушие, оно пришло постепенно, в ответ на взгляды, к нему обращенные, полные жалости, или на слова, отвратительно-слащавые, которые ему все время приходится слышать в свой адрес. Но все это, разумеется, видимость, потому что невозможно на самом деле смириться с такими вещами. “Ты можешь сломать мне ногу, но этим меня ты не сломишь”, – сказал Эпиктет. Вранье! Это же надо все время делать над собой усилие, нечеловеческое усилие, да и все равно оно только видимость создает, в глубину боль загоняет, а освобождать не освобождает вовсе. И несчастье ваше изнутри начинает вас глодать. Если боль не выплескивать, а внутрь прятать, так она изнутри точит, и никакое лекарство тут уж не поможет – да и нет для этого никаких лекарств.

В общем, я его обогнал, и постукивание его костылей начало уже затихать за моей спиной, и тут я стал думать о моем собственном положении, и таким пустячным оно мне вдруг показалось по сравнению с тем, что я увидел, – ну прямо стыд взял, что я ходить могу нормально. Впрочем, что-то общее между нами все же есть, потому что я тоже поначалу кричал, и с ума сходил, и наружу свои страдания выплескивал, хотя причина-то их смехотворная была – так, капризы избалованного ребенка. Потом я кричать перестал, но боль не ушла, просто я ее внутрь загнал и против себя направил, а внешне все было в порядке (кроме вечеров, когда солнце садилось, и я себя чувствовал особенно одиноким и покинутым). Не знаю, что несуразней, сравнивать мое положение капризного ребенка с положением этого несчастного парня или утверждать, что мне не на что жаловаться, ведь с некоторыми людьми случаются вещи и пострашнее. Я как раз думал над этим вопросом (что же в конце концов несуразней) и даже начал было размышлять о более глубоких вещах (в частности, о правомочности сравнения разных несчастий, как если бы любая боль не была самодостаточной), когда дверь с легкостью открылась.