Но он, быстро вскочив – я отшатнулся в сторону – и картинно подбоченясь, высокомерно произнёс:
– Вот ещё! Чтобы я да работал? Сроду такого не будет!
Я несколько опешил от такого напора, но решил попенять ему:
– Ну а если б я не появился, кому б ты кричал?
– Кому-нибудь да кричал бы. Кто-нибудь да откликнулся бы, – ответил мужичонка, и глаза его хитро заблестели. – Жалостливых людей полно!
– Ну, давай поедим, – усмехнулся я, – мне тоже пора подкрепиться, время к обеду.
– Только ты учти: я очень сильно есть хочу, – сразу предупредил мужичонка.
– Да ничего, – успокоил я его, – думаю, у меня на всех хватит.
– Думай-думай, – сощурился мужичонка.
Чем-то он мне сходу не понравился. Что-то он, похоже, затевал. Ну да ничего: поест – подобреет. Во всяком случае, я на это надеялся. Сужу по себе.
Я достал из рюкзака снедь: кружок колбасы и буханку хлеба, и принялся вытряхивать консервы из баночки на одноразовую тарелку.
Банка консервов «Емелина щука в томате», по-моему, представляла собой аналог Рога Изобилия, но настроенного на производство монопродукта, в данном случае – щуки в томатном соусе.
Глаза у мужичонки разгорелись, что у того кота, и он принялся уписывать рыбу за обе щёки едва ли не с той же скоростью, с какой я вытряхивал консервы, а то и с большей.
Я почувствовал, что мой оптимизм накормить его тает на глазах, вместе с поглощаемой пищей.
Скоро тарелка опустела.
Мужичонка взглянул на колбасу и поморщился:
– И это всё? – И не успел я опомниться, как он разом заглотал колечко колбасы и откусил полбуханки хлеба.
– Погоди! – я выхватил у него хлеб. – Спрашивать надо!
– Я есть хочу… – неуверенно сказал мужичонка, прислушиваясь к происходящим внутри него процессам. А я и сам не знал, что может произойти, если проглотить мгновенно регенерирующую колбасу? С хлебом-то всё ясно: буханка в моих руках вновь стала целой, а вот что происходит с колбасой? Хорошо, что у меня ещё одна котелка колбасы осталась, да и щука…
На всякий случай я натряс ему ещё одну тарелку рыбы, убрал банку, отодвинулся от него подальше – чтобы он снова не схватил хлеб – и принялся нарезать буханку ломтями.
– Есть хочу… – снова неуверенно протянул мужичонка, косясь на рыбу.
– Ешь, – я отрезал ему с десяток ломтей.
Мужичонка принялся подбирать рыбу с тарелки ломтём хлеба, но как-то заторможенно.
– Что ж ты так есть хочешь? – снова спросил я его. – Кто ты таков?
– Голод я, – скромно произнёс мужичонка.
– Голод? – изумился я. – Какой это?
– Тот самый, что «Голод не тётка», – важно протянул мужичок.
– Да вижу, что дядька, – отмахнулся я и непроизвольно пробормотал, цитируя Некрасова: – «В мире есть царь, этот царь беспощаден, Голод названье (или прозванье?) ему».
– Вот-вот, – согласился мужичонка, – это я и есть. Царь-Голод.
– Царь? – я задумался. Может, дать ему командировку отметить? Царь же…
«Да ну! – рассердился я сам на себя. – Ещё проглотит её, что делать буду?»
– А коли ты царь, чего ж ты голодный? – напустился я на него. – Что за страна, в которой цари голодают?
– Ну… – Голод растерялся. Такая мысль, видимо, не приходила ему в голову. А я подумал: может, взять его в провожатые? Он наверняка всё про всех знает.
Потом Голод что-то придумал, или вспомнил.
– Я… обратно царствующий, – нерешительно произнёс он. – Когда ничего нет…
– А куда же оно делось? – продолжил я цикл вопросов. – Вон и реки есть, и озёра, и поля, и леса… Работать, что ли, некому?
