Инструкция к машине для пыток - страница 21

В метрах двадцати от порта ветер стал холодным и свежим – мы передёрнулись, ощутив, что немного, но всё же замерзаем. Вокруг нас жили свою жизнь парочки, разодетые не по погоде то слишком легко, то слишком жарко. Туристы, неотъемлемым атрибутом которых выступали камеры, запечатляющие кадры, обреченные на вечное, лишенное внимания, пленение на картах памяти. Незаметно курили и пили пиво компании по четыре-пять человек: офисные планктоны, одетые все как один в омерзительного тёмно-синего оттенка брюки и ветровки-бомберы, плотные рубашки поло в горошек и полуботинки, промятые в тысячи и одном месте. Стрижки не длиннее трёх сантиметров, по бокам под тройку, а на лице растительность не отличающаяся хоть чем-либо. Казалось бы, образ был собирательный, он был клише, в существование которых я не хотел верить, дабы не обобщать. Стоило мне прислушаться и разобрать в их речи фразы «Нормальный мужик без вот этого вот всего… Футбол могу смотреть теперь… Офис, начальник, жена…» – моя вера в уникальность иссякла – на лице была написана тоска. Словно вырванный из мира грёз монолит, оказавшийся в мире ненужных вещей, духовная материя в царстве физики, среди множества одинок, среди одиночества не нахожу себя в тьме своих «Я». Вид на мост северной скоростной магистрали – где-то за ним на горизонте берега Финляндии. Где-то там на причале Хельсинки или Котка стоят такие же люди, выпившие часом ранее невкусный кофе, одевшиеся не по погоде, в душе несущие скорбь; днём они вспотели, а сейчас мёрзнут; минутами ранее и на их улицах плакал младенец-фин. И в их кармане вибрирует телефон, получив сообщение «Se olet sinä!»3 с картинкой смешного кота – возможно того же самого – рыжего, похожего на картофелину. Такие же люди – не знают, куда себя деть: «На небе мириады звёзд! Прямо как в мире людей, понимаешь? Кто назовёт меня своей любимой звездой? Кто найдёт меня за тучами неба?». Такие же одинокие души – подобны неоткрытому острову посреди океана: «Кто найдёт меня? И зачем?». Горизонт сливает небо и водную гладь – сплошной серый мазок – сверху без конца пустота, снизу тёмная бездна. «Выберите меня! Я снежинка – Рождество, снегопад. Я песчинка на пляже. Я это Я. Нелепость в мире абсурда.»

В плечо уткнулась рука – кисть, держащая сигарету. От неё пахнет малиной и мятой.

– Ты же бросил, – говорю я.

– Никогда не знаешь, когда будет подходящий момент. Сейчас на мой взгляд, очень кстати.

Подходящий момент, подходящий момент… Момент… Я не спорил, взял огня и поджег коричневый кончик. Где-то в Хельсинки загорелась звезда. Ветер сам не даёт мне потухнуть, жизнь сама подкурила с огня – перерыв на мгновение, обед на линии фронта. Океанский воздух пахнет иначе, в нём витает своя странная жизнь. Мы смотрим на чёрную воду, в ней ни сантиметра не видно до дна – что угодно таится под толщей бьющихся волн. Океан делает вдох, океан делает выдох. Я затаил дыхание, вобрав побольше воздуха в лёгкие, но я дышу – не физически, ясное дело – дышит душа.

– Натяжение сильное у воды, видишь? – говорит Жан. – Плотная очень. «Пи-Пи-Эм»4 высокий явно, где-то ближе к шестистам.

– Да, по ней, кажется, можно пройтись. Только святости нам в любом случае не хватит.

– Мы и без святости дорогу эту не осилим. Так всегда: сначала надумаем, а потом тонем.

Я не стал ничего отвечать. Что тут скажешь? Чистая правда, но сейчас мне хотелось коснуться хотя бы кончиком пальца чуда. Я поглубже вдохнул солоноватый воздух – вместе с ним пришло странное чувство, словно приоткрылся старый запыленный комод, оставленный на чердаке. Такое чувство, будто первый раз за многие годы я выбрался наружу из тёмной норы, первый раз увидел солнечный свет, первый раз ощутил дуновение ветра. Было нечто волшебное в этом «будто», ведь я явно когда-то дышал, видел свет и чутко внимал шепоту мира. Это ностальгическое нечто возвращала меня на несколько десятилетий назад – в моё детство. Славная пора, когда каждый лучик Солнца любим, каждый запах манящий, когда каждая ночь полна тайн, а сердце жаждет открытый. Та пора, когда мы с друзьями, такими же бестолковыми детьми, собирались кучей и бегали купаться на богом забытые озерки – там, где годами позднее обнаружат утопленные трупы целой семьи. То дикое время, когда лесополоса с обитающими там бездомными, наркоманами и прочими маргиналами, усеянная разрисованными пошлыми граффити гаражами, казалась нам мистической землей, где скрываются волшебные создания. Не было тогда краше панельных дворов пейзажей, не было лучшего запаха или любимой погоды – всё являлось нам дивным – в глазах наших смотрящих была красота. Я понимал, что старый комод это я. В нём бесчисленное множество полок, куча старых вещей мне уже незнакомых. Столько чувств, столько сокрытых тайн собственного сердца. Для каждого из рода людского собственное сердце – самая большая загадка. Слой за слоем раздевал я черствую луковицу, всё ближе приближаясь к себе. С каждым шажочком глаза раскрывались сильнее; с каждым движением тугие тиски отпускали сжатые рёбра, словно яд своё тело я покидал. И чем дальше уходил я сознанием в тёмную воду, тем сильнее намокали глаза. Я не плакал, казалось, лет десять. На людях того и вовсе никогда. Зачем мне это? Какая в слезах нужда? Я пытался остановить эту плёнку – ясно догадывался, куда приведёт меня эта тропа. Вжал тормозную педаль, до сломанных ногтей впивался я в стены, ногами упирался в фантомные преграды. Нет! Нет! Нет!!! Я знал, куда следует сердце! Я знал, куда уносит меня меланхолия, в какие сантиментальные глубины нырнул мой дух. Там