Я, конечно, не говорю, прекратить общение вовсе, да и едва ли получится, но…
Почему бы не попросить следить за языком? Или сказать, что ты такое отношение не потерпишь? Да на крайний случай, избегать эту змеюку. А что?
Бережешь чужие чувства?
А о своих подумать не хочешь?
***
– А, Эшли, услада моих глаз!
Ты спускаешься аккуратной поступью вниз подвала мастерской, улыбаешься и вдруг видишь Фрэнки.
Высокий рост, стройное подтянутое тело, рыжая копна кудрявых волос и полностью незрячие глаза.
Ты чуть оступаешься на лестнице, неловко грохнувшись. Фрэнки реагирует на шум, бросается, сочувственно поддерживает тебя за руки:
– Ты чего? Прешь куда глаза глядят?
– Нет, то есть… Ты просто замечательно выглядишь.
А-а! Что ты такое несешь?! Быстро, пошути! Нет! То есть…
– Не могу сказать про тебя того же, – смеется Фрэнки, а уши все равно алеют, – ну, что, мой лучший поставщик, сколько сегодня перитак?
– Нисколько. Я больше не ворую.
– Чего?
Чего?
– Почему?
Да, почему?
– Это ведь твоя главная мечта – скопить на квартиру и уехать отсюда. Мы ведь даже уже залог внесли! Что поменялось?
– Я теперь другой человек. Буквально.
Ой, заткнись!
– Тогда чего ты здесь? – смущается Фрэн.
– Рассказать, что твоя уловка с големом не сработала. Люди, только завидев за рулем каменюку, пугались и не решились войти. А под конец нам с големом надрали задницы и пнули под них на выход.
– Что? Тебя побили? Ты в порядке? – Фрэнки волнуется, протягивает к тебе руки наугад.
Ты берешь эти аккуратные как у куклы ладони и направляешь к своему лицу:
– В губу ударили – поцелуй бо-бо…
АААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА! А! А! А! А-а-а!
– Ничего не вижу, – улыбается Фрэнки, но рук не отнимает, касается мягко, легко, щекотно, словно лепестком цветка гладит.
И во всем теле пробуждается волнение и трепет. Жар поднимается в груди и расползается ощутимо к лицу, к рукам, и, ну, понимаешь куда…
Впору оцепенеть пойманной дичью и стоять так до скончания веков. И никак не решиться: хочется ли прижаться ближе, поглощая, сливаясь с Фрэнки полностью или сбежать отсюда на край света. Ведь быть рядом просто невыносимо.
– И только ради этого нужно вторую ночь не спать, из аббатства сбегать? – иронизирует Фрэн, стыдливо отнимает руки, прячет их в карманах.
– Мне хотелось исправить ошибку, произошедшую из-за меня. После кражи этих ваших перитак, моя тетя была расстроена и опустошена.
Энн мне не тетя, что за глупость? Я просто ее называют тетушка, потому что она женщина, такая взрослая тетка. Не знаю, забудь.
– Она узнала, что лишилась части прошлого? Но как? Она ведь забыла его, не посчитала нужным. Как она могла заметить пропажу?
– Нет, она не из-за этого расстроилась. Но, там как будто была моя вина. Не знаю. Мне хотелось поддержать, успокоить ее, бедная Энн всю жизнь прожила ради кого-то.
– Не вижу в этом ничего плохого.
– Очень смешно.
– Без шуток. Это ведь замечательно, когда есть люди, ради которых хочешь жить. А если все делать только ради себя, то один и останешься.
– Ты потеряешь близких, если не будешь ради них ничего делать. Но если стараться только для других – потеряешь уже себя: не будешь знать, что тебе нравится, что хочешь, что можешь. Станешь вроде камня.
Големы повернулись в твою сторону.
Какого?
– Давно они так делают?
– Ну, мне было скучно… А там делов-то, в помаранных листах пару строчек дописать – и вот голем уже знает свое имя. И глаз радует!
