«Она покидает этот мир в трудное для страны время. Так давайте будем крепиться, давайте стойко перенесем эту потерю, потому, что, уйдя от нас, Ида Менделевна сохранится в нашей памяти и в наших сердцах навсегда». От этой классической закольцовки сюжета и «трудного для страны времени» я пришел в себя. Посмотрел на часы. Было 12 часов, пять минут, тридцать секунд. Она говорила ровно три с половиной минуты…
Потом, когда все закончилось, я подошел к этой женщине, поблагодарил. Но не удержался и высказал слова восхищения и текстом и, особенно, точностью затраченного на речь времени. Она только улыбнулась в ответ.
«Скажите, а если бы я попросил Вас говорить десять минут?», – продолжал интересоваться я.
«Я бы говорила десять минут», – ответила она спокойно. Я ей безоговорочно поверил.
«А двадцать?», – вдруг неожиданно для самого себя спросил я.
«И двадцать», – ответила она также спокойно.
Мы ехали из Питера в Нижний, брат – за рулем. Молчали. Я думал обо всем сразу, по обыкновению. Среди прочего, и о той женщине в черном английского кроя костюме, которая каждый день ходит в крематорий на работу. Которая каждый день мысленно пишет и вслух «начитывает» сюжеты заданной длины и содержания. Каким прекрасным тележурналистом «Новостей» она могла бы быть? Как много настоящих, хоть и не знающих об этом, профессионалов-журналистов скрывается до поры в моргах и крематориях нашей необъятной и все еще «переживающей трудное время страны»?
Галину Александровну обидели. Обидели именно тогда, когда она этого менее всего ждала. И не сразу разберешь, кто обидчик. Хотя, если подумать…
Ей было пятьдесят два. Из них тридцать она проработала на молокозаводе. Пришла девчонкой, молодым специалистом, после института. Долго не могла научиться командовать людьми. Сплошь женщины, и все старше и опытнее ее. Научилась. Была бригадиром, начальником участка, начальником смены, начальником цеха. Некоторое время даже начальником производства. Все у нее получалось. Неплохо по тем временам зарабатывала. Вырастила дочь. Выучила ее на врача. Без отца. Уже внучка большая, школьница.
В июне ехали они с дочерью из деревни, где купили в прошлом году небольшой домик. Ехали электричкой. Тащили все на себе, как обычно. Но раньше всегда электропоезд довозил их до Петряевки, почти до дома, а тут что-то случилось на железной дороге или ремонт какой, но электричка привезла их на Московский вокзал. Толчея. Толкотня. Спустились в туннель, чтобы выйти в город.
В туннеле дочка решила купить в ларьке сигареты и шоколадку к чаю. Остановились. Дочь пошла к ларьку, а Галина Александровна осталась с котомками стоять неподалеку у стены. Сняла с себя смешной, старый берет, который надела из-за дождя, положила его на большую старую сумку с огурцами и луком. Устала очень, ведь до станции пять километров пешком, да всю дорогу в электричке пришлось стоять. Задумалась. «Вот соседка, Наталья, говорит, мол, зачем тебе этот дом у черта на рогах, последние силы отдашь за огурцы и помидоры, а их на каждом углу продают. А мне нравится. Конечно, тяжело всё на себе таскать туда и обратно, но своё вырастает. Настоящее».
Пока она обо всем этом думала, в ее старый берет прохожие уже успели бросить несколько бумажек и мелочь. Остановившаяся неподалеку женщина, примерно, ее лет, дала маленькой девочке, видно, внучке, мелкие деньги и сказала: «Отнеси тете». Только тогда Галина Александровна очнулась и поняла, что происходит. Ее приняли за нищую, побирушку. Жар подступил к лицу, как подступал уже полтора года, но это был другой жар – стыд.
