– Послушай, Иосиф, тебе через полгода получать паспорт. Советую сменить фамилию Перельман на фамилию матери. Мне кажется, что Иосиф Уманский будет звучать красивее. Да и жить тебе станет намного легче.
Будущий физик догадался, конечно, о скрытом смысле, предлагаемой директором, аранжировки. Ничего не ответив на это, в тот момент он подумал про себя:
– Поменять фамилию означает предать отца, деда, которых я очень люблю и уважаю. Ни при каких обстоятельствах не буду делать этого.
Вряд ли подвергался сомнению тот факт, что с фамилией Перельман в Советском Союзе невозможно было стать не только министром, секретарём обкома партии и председателем горсовета, а и просто директором небольшого завода или научным сотрудником какой-нибудь лаборатории закрытого научно-исследовательского института. Однако, несмотря на эту реальность, через полгода после олимпиады Иосиф, в числе ещё четырёх человек из республики, был приглашён в Москву в физико-математическую школу-интернат, возглавляемую академиком Колмогоровым. Это было неординарное учебное заведение, где не могли помочь ни протекция, ни связи, ни взятки в виде денег или других услуг и ни изворотливость обойти что-либо обозначенное. Во главу угла ставились эрудиция, исключительные способности к точным наукам, нестандартное логическое мышление, склонность к анализу и тяготение к научно-исследовательской работе. Получалось, что Иосиф Перельман соответствовал всем перечисленным качествам.
Детище академика Колмогорова, физико-математическая школа-интернат, было задумана им как творческая школа. Главным здесь считалась стремление привить питомцам навыки самостоятельного научного мышления. В процессе обучения они вооружались всем необходимым для творческого восприятия как будущего университетского курса, так и для быстрого вхождения в самостоятельную научную работу. У обывателя словосочетание «школа-интернат» ассоциировалось как учебное заведение, в котором надлежит питаться и ночевать. По форме оно так и было, а вот содержание было необычным.
Иосифу импонировало, что уроки, в зависимости от модели их проведения, назывались лекциями, лабораторными занятиями или семинарами. Он был в восторге и от того, что занятия проводили доценты, профессора и даже академики, которые не просто снабжали их бездной необходимых знаний, а и учили, как ими распоряжаться на практике. Несмотря на то, что последнюю они по-философски называли критерием истины, упор обучения делался на теоретические аспекты математики и физики. Один из профессоров постоянно твердил им, что учёный может быть и лаборантом, а вот у лаборанта стать учёным-теоретиком нет никаких шансов.
Иосифа радовало, что преподаватели, в отличие от школьных учителей, не опускались до троекратного разжёвывания простых вещей, в то же время доступно и логично объясняя сложные атрибуты физической науки. Здесь учеников не вызывали к доске, не требовали дневников, не ругали за плохое поведение. Как по большому, так и по малому счёту в этом не было никакой необходимости. Ни у кого не возникало ни малейшей потребности шалить, баловаться, не слушать преподавателя и пропускать уроки. Да и, честно говоря, дурачеством, даже при желании, заниматься было некогда. Учебный день правильнее было назвать словом рабочий. Причём, он по интенсивности не делился на две части (школа и общежитие), а являлся плавным вливанием одной из них в другую. Требования к познанию обучаемого были не просто строгими, а, можно сказать, запредельными. Но именно это и превращало учеников в будущих светил отечественной физики.
