– И-и, Алла!
Бабка же, как он ни пытался удержать её, вылетела из своего насиженного седла и закувыркалась, точно перекати-поле.
– Жива? – спросил он, когда полёт закончился, и оба они замерли в неподвижности.
– Кажись, да… – застонала минуту назад благополучная пассажирка. – Только головой о што-то твёрдое тюкнулась. А ты?
Он не ответил.
– Э-эй! – испугалась она.
Отозвался Сабир не сразу. Положение у него было не самое радужное – подвернул капитально ногу.
– Не шею же, – зауспокаивала она, узнав, в чём дело.
Нога в высоком ботинке стремительно разбухала, вот-вот шнурки лопнут. О боли и речи нет!
– Пить… – сипло вырвалось у него. Рот связывала небывалая сухость. Язык, будто к нёбу прикипел.
– Водички-то у нас с собой нету, – констатировала спутница общее их разгильдяйство.
«Ё-ка-лэ-мэ-нэ! – выругался он про себя за секундную слабость. – Пить ему подавай!» А вслух выдавил:
– Знаю.
К тому же глаза запорошило, и он тёр и тёр их кулаками. Затем сел покомфортней, если можно так сказать, и вслепую расшнуровал обувку: «Подумаешь, ещё ни в такие переплёты попадал!»
Но песок из глаз вместе со слезой не выходил.
– А-а, я поняла, куда нас загнуло! – сказала баба Катя, потрагивая шишку на лбу. – Это Захаркина Плешь. Тут, знамо дело, и озерцо должно быть, пошти как у нас. Вон, я ж вижу…
– Как же ты, слепая, видишь? – преодолевая сушь во рту, произнёс Сабир.
– Дык, не мерещится ж мне! Глазами вижу. Вон оно под ветром волнами ходит. – И вдруг ойкнула и зашептала: – Боже ж мой, неужели прозрела! Это ты, ты-ы, Всемилостивый, путь светлый указал и камень подложил, чтоб я, раба твоя, соприкоснулася с ним межглазьем своим!
– Может, это ковыль, как обычно, волнами ходит? – засомневался Сабир. – А тебе озеро мерещится.
– Не-е, я его с детства помню. И купалась, и коня поила… Щас, соседушко дорогой… ты ж у нас Терпеливый… мигом принесу те напиться.
Баба Катя подтянула сумку, достала иконку в полиэтиленовом пакете. – Надо ж, надо ж! – Пакет освободила, а образ Божий обратно спрятала. – Одна нога здесь, другая…
Она встала, прозрачный мешок в её руке от ветра надулся пузырём, она приложила его к груди, суетливо свернула и пошла.
Сабир не понимал, каким-таким образом на старости лет, в чистом поле можно прозреть? Он скинул с ноги ботинок, стащил носок, глаза тереть перестал – бесполезно, только хуже можно сделать грязными руками. Ничего, ещё ни в такие переплёты попадал!
Баба Катя вернулась через вечность.
– Щас напою тя!
Вода была тёплой и противной.
– Не кривись, наш Алтай пил – не отравился. Только хвостом от удовольствия помахивал.
Сабир нашёл силы в себе усмехнуться.
– И глазки промоем. А потом ишо принесу.
Она вылила остатки воды на его пропечённый солнцем затылок и опять ушла.
Солнце перевалило на вторую половину неба. Ветер не стихал. Баба Катя в поход за водой ходила несколько раз. Она ополоснула ему глаза, омыла вывихнутую ногу, да и всего его по пояс окатила:
– Всё равно рубаха вся наскрось…
После чего накрыла стриженую голову сплетённым из каких-то стеблей чем-то навроде венка или панамы.
Со временем глаза стали оправляться. Но всё равно были набухшими, красными и не переставали слезиться – просто течь ручьями.
– Теперича не мне нужда до глазника-то, – качала головой баба Катя.
Из очередного похода она вернулась с корягой в руке.
– Вот, нашла те посох.
Стали совещаться.
– Надо идти, – собрался с духом Сабир.
