Читать онлайн Уильям Йейтс - Ирландский поэтарх

Дизайнер обложки Владимир Батурин

Переводчик Михаил Меклер

ISBN 978-5-0056-5609-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПОЭТИЧЕСКИЕ ПЕРЕВОДЫ ПО ЗАКАЗУ И ФИНАНСОВОЙ ПОМОЩИ ИРЛАНДСКОЙ КОМПАНИИ «МАРМОРА КОРПОРЭЙШН ЛП» ИНН 9909567636

A SELECTION FROM THE LOVE POETRY

WILIAM BUTLER YEATS (1865—1939)

NOBEL – 1923

Аннотация

Памяти У. Б. Йейтса

Он умер, когда были зимние метели.

Ручьи промёрзли, аэропорты опустели,

а снег закрыл лицо известных статуй

и градусник тонул во рту истекших суток.

Мы доверяли и слышали прогноз погоды,

день его смерти был темный и холодный,

далекий от болезни и от скверных слов,

от стаи волков и вечнозеленых лесов.

Речушка текла вдоль набережной.

Плачь скорби продолжался набожный.

Смерть поэта скрывалась от его стихов,

то был его последний день, он был таков.

День медсестер, сплетен и слухов,

все части тела его восстали духом,

пустота заполнила всю площадь рассудка,

безмолвие поглотило окрестностей промежутки.

Потоки чувств текли в поклонников зов,

теперь он разбросан среди ста городов.

И полностью отдан незнакомым привязанностям,

чтоб найти счастье в новом лесу и быть наказанным,

по чужому кодексу совести. Так слова покойника

перевариваются в живых кишках спокойненько.

Но в шуме завтрашнего дня и значимости жизни,

где, как зверьё, ревут дельцы под сводом Биржи.

Страдания бедных справедливы для привыкшего народа,

ведь каждый в клетке самого себя, почти обрёл свободу.

Многие будут думать об этом дне,

как каждый думает о своей судьбе.

С любым прогнозом согласимся пригодным.

Его день смерти был мрачным и холодным.

Крэйзи гёрл

A crazed girl

Крэйзи гёрл на кромке моря,

под музыку своей души,

танцевала под шум прибоя,

декларируя свои стихи.

Душа, отделилась для исхода,

поднялась, но она не знала,

что среди грузов парохода,

коленную чашечку свою сломала.

Девушка смотрелась прекрасно,

танцевала возвышенно, любя,

героически и очень страстно,

находила и теряла себя.

Не замечая страшной боли,

в объятиях отчаянной беды,

её рана истекала кровью,

предвещая беду судьбы.

Где лежали корзины и тюки,

не было звука на просторе,

но она пела на краю кормы:

«Страшное море, голодное море».

Придворные лакеи

A model for the laureate

На тронах от Китая до Перу

разные масти королей сидели,

мужчины и женщины по сему

величие добра от них хотели.

Правители не собирались давать,

шанс государственным стенаниям,

заставляли придворных стонать

и держали их на расстоянии.

Кто-то из нищих королём гордился,

были белые и чёрные негодяи,

но в силе власти каждый убедился,

а бессилие их всех пугала.

Пьяный, трезвый, хотят жить спокойно

и никто своих прав не отрицает.

Приближённых лакеев достойных,

власть всё время ждать заставляет.

Муза немела, когда публичные люди

современному престолу рукоплескали.

Можно купить и продать прелюдии,

это чиновники и дураки понимали.

Вот подпись, восковая печать,

что может быть ещё приличней,

обязывает придворным стать,

в ожидании своего отличия.

The dawn

I WOULD be ignorant as the dawn

That has looked down

On that old queen measuring a town

With the pin of a brooch,

Or on the withered men that saw

From their pedantic Babylon

The careless planets in their courses,

The stars fade out where the moon comes.

And took their tablets and did sums;

I would be ignorant as the dawn

That merely stood, rocking the glittering coach

Above the cloudy shoulders of the horses;

I would be – for no knowledge is worth a straw —

Ignorant and wanton as the dawn.

Рассвет

Я был бы совсем безумным,

наблюдать за рассветом сверху,

в моём королевстве старинном,

измерять город по особым приметам.

Он походил на булавку от брошки.

В нём всюду сонные люди бродили,

словно Вавилонские мошки,

а планеты по своей орбите кружили.

Я, безумный подобно рассвету,

стоял и раскачивал не спеша,

сверкающую на заре карету,

звёзды гасли, лишь одна Луна,

была чуть выше лошадиных плечей.

Я есть, других размышлений нет,

они не стоят простых мелочей,

как бессмысленный, любой рассвет.

A poet to his beloved

I BRING you with reverent hands

The books of my numberless dreams,

White woman that passion has worn

As the tide wears the dove-grey sands,

And with heart more old than the horn

That is brimmed from the pale fire of time:

White woman with numberless dreams,

I bring you my passionate rhyme.

Поэт для своей любимой

Я трепетно тебе несу для счастья,

бесчисленные книги моих снов.

Моей любимой с неуёмной страстью,

прилив несёт лазурный цвет песков.

Старое сердце предпочитает покой,

время подвластно бледному огню.

Нежная женщина с неуёмной мечтой!

Дарю вам страстную рифму свою.

A Nativity

WHAT woman hugs her infant there?

Another star has shot an ear.

What made the drapery glisten so?

Not a man but Delacroix.

What made the ceiling waterproof?

Landor’s tarpaulin on the roof

What brushes fly and moth aside?

Irving and his plume of pride.

What hurries out the knave and dolt?

Talma and his thunderbolt.

Why is the woman terror-struck?

Can there be mercy in that look?

В Рождество

Одна звезда озарила небосклон.

Некая женщина младенца обняла?

Кто блестеть заставил полотно?

Это просто мужик – Делакруа.

Почему потолок не протекает?

Лежит на крыше Londor брезент,

а моль и кисти почему летают?

Это есть плюмаж Ирвинга Брент.

Что подгоняет болвана и негодяя?

Это Тальма под ударом молнии.

Почему женщина в ужасе такая?

Взгляд её проявляет милосердие?

A memory of youth

THE moments passed as at a play;

I had the wisdom love brings forth;

I had my share of mother-wit,

And yet for all that I could say,

And though I had her praise for it,

A cloud blown from the cut-throat North

Suddenly hid Love’s moon away.

Believing every word I said,

I praised her body and her mind

Till pride had made her eyes grow bright,

And pleasure made her cheeks grow red,

And vanity her footfall light,

Yet we, for all that praise, could find

Nothing but darkness overhead.

We sat as silent as a stone,

We knew, though she’d not said a word,

That even the best of love must die,

And had been savagely undone

Were it not that Love upon the cry

Of a most ridiculous little bird

Tore from the clouds his marvellous moon.

Память молодости

Мгновения прошли как в пьесе,

любви и мудрости мне не занять.

Свой опыт я наследовал от тёщи,

об этом точно я могу сказать.

Северный ветер разогнал облака,

мы наслаждались лунным светом.

Я говорил откровенные слова,

восхищаясь её разумом и телом.

Гордость блеснула в её глазах,

на щеках румянец загорел огнём.

Мы ничего не нашли в своих умах,

кроме тщеславия покрытого тьмой.

Молча сидели, как каменная твердь

и понимали, не сказав ни слова,

наша любовь может здесь умереть

и никогда не возродится снова.

Разве крик выражает любовь,

смешной и маленькой птицы.

Луну не вырвать из облаков,

наша память в душе таится.

A dream of death

I DREAMED that one had died in a strange place

Near no accustomed hand,

And they had nailed the boards above her face,

The peasants of that land,

Wondering to lay her in that solitude,

And raised above her mound

A cross they had made out of two bits of wood,

And planted cypress round;

And left her to the indifferent stars above

Until I carved these words:

i {She was more beautiful than thy first love,}

i {But now lies under boards.}

Мечта смерти

Приснилось, умерла одна особа,

на чужбине, близких не было с ней.

Её тело накрыли крышкой гроба,

крестьяне местные из тех земель.

Уложили одиноко под камень,

из двух веток ей сделали крест,

установив его на кургане,

посадили кипарисы в окрест.

Она со звёздами осталась в тени.

Такую эпитафию я разместил на углу:

{Она была красивее первой любви,

но сейчас лежит одиноко в гробу.}

A cradle song

THE angels are stooping

Above your bed;

They weary of trooping

With the whimpering dead.

God’s laughing in Heaven

To see you so good;

The Sailing Seven

Are gay with His mood.

I sigh that kiss you,

For I must own

That I shall miss you

When you have grown.

Колыбельная песня

Ангелы желали склониться,

заглянуть в твою колыбель.

Они устали рядом толпиться,

из слёз своих образуя капель.

Бог улыбался на небесах,

ему хорошо было видно,

как Геи мчались на парусах,

на них смотреть было дивно.

Тебя целуя, продолжаю горевать,

очень скоро овладею тобой,

всё это время я буду скучать,

когда вырастешь, будешь со мной.

A prayer for my Son

BID a strong ghost stand at the head

That my Michael may sleep sound,

Nor cry, nor turn in the bed

Till his morning meal come round;

And may departing twilight keep

All dread afar till morning’s back.

That his mother may not lack

Her fill of sleep.

Bid the ghost have sword in fist:

Some there are, for I avow

Such devilish things exist,

Who have planned his murder, for they know

Of some most haughty deed or thought

That waits upon his future days,

And would through hatred of the bays

Bring that to nought.

Though You can fashion everything

From nothing every day, and teach

The morning stats to sing,

You have lacked articulate speech

To tell Your simplest want, and known,

Wailing upon a woman’s knee,

All of that worst ignominy

Of flesh and bone;

And when through all the town there ran

The servants of Your enemy,

A woman and a man,

Unless the Holy Writings lie,

Hurried through the smooth and rough

And through the fertile and waste,

protecting, till the danger past,

With human love.

Молитва за Сына

Произнесу молитву от души тебе.

Спи спокойно сын мой Мойша,

не ворочайся и не плачь во сне,

пока стынет твоя утренняя каша.

Пусть сумерки гуще и держат,

в страхе всех до утра.

Мать живёт всегда с надеждой,

выспаться пока Луна полна.

Молю, чтоб призрак не стеречь,

я верю в них, с кем такое не бывает.

Пусть дьявол всюду с нами есть,

хотят убить, об этом кто-то знает.

В его высокомерных поступках,

что ожидают в грядущие дни,

ненависть теряется в бухтах,

сведи к нулю это, просто сведи.

Ведь ты можешь сделать всё,

просто так не гаснут свечи.

Утром пой, когда уже светло,

хоть не хватает внятной речи.

Скажу простую заповедь скорей,

никогда не плачь у женщин на колене.

Это худший позор плоти и костей,

наберись доступного терпения.

Священные Писания не лгут,

когда слуги твоего врага,

по городу везде бегут,

то это мужчина и женщина.

Иди, минуя бедность и богатство,

через горы, равнины, по морю.

Защищайся, пока есть опасность.

С человеческой к тебе любовью.

A woman young and old

I. FATHER AND CHILD

SHE hears me strike the board and say

That she is under ban

Of all good men and women,

Being mentioned with a man

That has the worst of all bad names;

And thereupon replies

That his hair is beautiful,

Cold as the March wind his eyes.

II. BEFORE THE WORLD WAS MADE

IF I make the lashes dark

And the eyes more bright

And the lips more scarlet,

Or ask if all be right

From mirror after mirror,

No vanity’s displayed:

I’m looking for the face I had

Before the world was made.

What if I look upon a man

As though on my beloved,

And my blood be cold the while

And my heart unmoved?

Why should he think me cruel

Or that he is betrayed?

I’d have him love the thing that was

Before the world was made.

III. A FIRST CONFESSION

I ADMIT the briar

Entangled in my hair

Did not injure me;

My blenching and trembling,

Nothing but dissembling,

Nothing but coquetry.

I long for truth, and yet

I cannot stay from that

My better self disowns,

For a man’s attention

Brings such satisfaction

To the craving in my bones.

Brightness that I pull back

From the Zodiac,

Why those questioning eyes

That are fixed upon me?

What can they do but shun me

Вперед

Читать онлайн Уильям Йейтс - Ирландский поэтарх

Похожие книги