По команде Ирма плывет ко мне. Выходит на берег. Хромая. Сильно хромая! Я подбегаю. Алая полоса от воды тянется за собакой. Задняя лапа почти до кости оголена огромным разрезом. Бутылка! Битая бутылка! И похоже, собака надела её на лапу, выходя из воды.
Потеря крови огромная. Я поводком перетягиваю лапу, подхватываю на руки собаку и бегу к части.
Держись, подружка! Умоляю, держись!
Вы когда нибудь бегали с ношей, чуть меньше вашего веса? Без подготовки. Но когда у тебя на руках твой любимец и он может умереть, неизвестно откуда берутся силы. Вот и я не знаю! Стоило мне попасть в зону видимости нашего КПП, ко мне на встречу выскочили два солдата. Соорудив носилки из одного кителя и положив туда собаку, мы помчались в ветеринарный пункт. Ещё один солдат помчался искать Стаса.
Но нам повезло – Стас был на месте.
Никогда не позволяющий при мне нецензурных слов, тут он не смог оставить их поток.
– Обезболивать нечем. А шить надо. Держите её голову!
Скомандовал он мне, а я, расшвыряв в стороны солдат, просто легла на её голову и начала шептать ей, чтобы держалась.
Толи сил уже у нее не было от кровопотери, толи такая мне досталась чудо-собака, но лежала она тихо, не скуля, не вырываясь, только иногда пыталась слизнуть мою слезу.
– Всё! Жить будет, – Стас устало опустился на стул, – но останется хромой на всю жизнь. Сухожилия перерезаны полностью. Я собрал, как помнил из анатомии, но ничего гарантировать не могу. Ей теперь месяцев пять на лапу вставать нельзя.
– А соревнования?… – до меня стал доходить весь ужас ситуации.
Если она не будет участвовать в соревнованиях, её отправят с тем солдатом, с которым она прибыла. Командир – человек хороший, но нарушить слово, которое дал при всей роте, не посмеет. Даже из сострадания и даже из-за моих слез. Ибо это репутация и порядок в части.
– Стас, у тебя спирт есть?
Тот удивленно уставился на меня.
– Или водка.
– Наталья Викторовна, не надо! Мы обязательно придумаем что-нибудь! В конце концов, она ведь и «сбежать» от вас может. И потеряться.
– Стас, а ты знаешь, почему я пошла сюда служить?
– Нет.
– Потому что очень хотела собаку. До боли. До крика. Только живу я с мужем в офицерском общежитии. И там даже рыбок или хомяка заводить запрещено.
Парень сочувственно вздохнул.
– Всё равно! Не раскисайте! До соревнований ещё два месяца. Мы обязательно что-нибудь придумаем. Главное сейчас просто спасти собаке лапу.
Самое сложное в лечении Ирмы было обеспечить покой лапе. Собака искренне не понимала, почему прекратились игры с палочкой. Стоило выйти с ней из вольера, как собака подхватывала любую веточку, клала её передо мной и преданно глядя в глаза, начинала выполнять всё трюки которые знает. И ложилась, и садилась, и изображала пение, и вертелась за своим хвостом. В общем, перебирала всё что умеет и заглядывала в глаза: «ну, давай, кидай палочку! Я же заслужила!». И никакие уговоры перестать вертеться, а просто сходить в туалет и вернуться в вольер, не помогали. Собака хотела играть! Именно так она воспринимала дрессировку. Кажется, она даже считала, что это она нас дрессирует кидать ей палочку, а не мы её. И сейчас, с её точки зрения, я ни как не хотела слушаться.
Подвязанная к туловищу задняя лапа совсем не смущала собаку. А мне было до слёз жалко игнорировать её призывы. Но надо было спасать лапу.
Неделя тянулась сплошным кошмаром. Я как могла, придумывала для Ирмы развлечения в позиции «лёжа»: раздобыла огромную говяжью кость. Это заняло собаку на пол дня.
