В первые годы добровольного заточения Лойда бывшие друзья семейства пытались навещать безутешного сироту, приглашая на званые ужины, заглядывая с угощениями и просто справляясь о делах и здравии. Но уже спустя достаточный для скорби срок и те махнули рукой на впавшего в непозволительно долгую меланхолию Шиперо, взяв за привычку не докучать ему и лишний раз не наведываться даже в архив. И все-таки находились такие, кто отличался долготерпением к чужому горю: к примеру, живущий в западной части Наутгема часовщик, еще с мальчишеской поры питавший к Лойду теплые чувства: отцы их водили крепкую дружбу, и сыновья покорно следовали примеру глав семьей. Вот и доныне, как правило, по четвергам, когда молодая супруга отбывала в местный ораторий для песнопений, он заглядывал в архив к старому приятелю.
Но сегодня дню было уготовано, вопреки обычаю, идти внове. И первой, кому следовало блюсти новый порядок, была мадам Шеппард. Свернув на тропу, слева от которой располагались вечно пустующие угодья городского архивариуса, а справа простирался ольховый перелесок, Хильда, едва сделав пару шагов, в нерешительности остановилась и сощурилась. Не то ее подводило до сей поры превосходное зрение, не то близ кованой изгороди взаправду лежал человек. Да не какой-нибудь человек, а сам хозяин особняка – старик Шиперо! Застращавшись не на шутку, фонарщица обронила свою поклажу и ринулась к неподвижному телу. Шиперо лежал под неестественным углом: создавалось впечатление, будто бедолага упал со всего размаху с верхушки дерева. Однако деревьев в радиусе ярдов восьми не значилось. Да и никаких других возвышенностей тоже – окрест одни верещатники, и только. Робко встав на колени, Хильда принялась всматриваться в мертвенно-серое лицо архивариуса. Пожелтевшие веки нависли над впалыми глазницами и еле заметно трепыхались, точно их владельца пленил тревожный сон.
– М-мистер Шиперо? – воззвала она к нему вполголоса. – Святые мученики! Что же мне с вами делать прикажете…
Немного осмелев, женщина озаботилась послушать сердце бедняги. По ту сторону груди раздавалось мерное постукивание. «Жив, хвала всевышнему! Живой!» – вздохнула та с облегчением, хлопнув себя по лбу. Порешив, что больной дышит справно и вовсе не пьян, что хоть немного прояснило бы столь вопиющее безобразие, она слегка отстранилась и окинула взглядом отощалого старика. «Да что это с ним… – терялась в домыслах Хильда. – Ужель напал на него кто?»
Сама себя не помня, мадам Шепперд стала наводить на старика прежний лоск, и так, и эдак орудуя замызганным фартучком по всему, до чего доставали одеревеневшие руки. В порыве этом ее внимание привлекли невысокие башмаки с отворотом, некогда имевшие богатый медный окрас: насквозь сырые, с налипшей к подошве коркой болотного грунта, они явно повидали многое этой ночью. В городе уж пятый день кряду стояла засуха – грязи тут взяться неоткуда. Взгляд Хильды невольно скользнул к Аускриму – заболоченному лесу в небольшом отдалении от селения. Лес этот наводил страху даже на бывалых охотников. По старой Наутгемской легенде, его населяли болотные ведьмы, по ночам принимающие облик безобразных сов, от крика которых не спасали даже плотно закрытые ставни. Уж впечатлительная Хильда руку давала на отсечение, что никто в своем уме не ступил бы в Аускрим даже на йоту. «Но старик… Какой нечистый его чуть свет погнал в этот лес?» – захватило Хильду собственное воображение.
