Платон же слыл во всем наслеге неслыханным фантазером. Его воображение неистощимо рождало прекрасных красавиц с белыми лицами и пышными косами; боотуров, стремительно несших по лесам и стреляющим на ходу из тугих луков; огнедышащих и ужасных чудовищ. Ребята ценили его за то, что он мог бесконечно долго рассказывать зимними ночами истории из жизни богатырей, от которых самого Платона охватывает ужас и вдохновенный восторг.
Платону часто снился сон, где он свободно парил над землей. Ему снилось, что за спиной у него выросли крылья; стоило ему забраться на вершину холма, оттолкнуться от земли и его маленький дом, дома соседей, речка, алас смотрятся как игрушечные, а он гордо парит как птица.
В таком возрасте нестерпимо хочется обратить мечту в действие, а сон в явь. Поэтому во время одной из весенних прогулок, он твердо уверенный в чудо, приделал к спине ветки деревьев, и, подобно сказочному герою олонхо, взобрался на самый верх амбара и крикнул удивленным мальчишкам:
– Глядите! Я сейчас полечу!
Но, издав клекот орла и взмахнув отчаянно руками, упал, разбив себе коленку и локоть. Потом еще долго смеялись соседи: «Ну и выдумщик растет у Вас, Платоша!».
На своих друзей Платон всегда мог положиться – после проказ Уйбаан и Лексей стойко отмалчивались под угрозой наказания и не выдавали Платона, который был главным заводилой всех детских забав. Только раз Лексей, расплакавшись, выдал своего друга Платона.
Как-то раз, летом, когда взрослые уже переехали в летние жилища, они втроем обшаривали юрты. Платон нашел в одном из домов образа святых. Вытащил их во двор, бросил в грязь и сказал: «Бога нет!». Затем с мальчишеским остервенением стал прыгать по иконе Николая-угодника. Мальчишки в ужасе стояли и смотрели, как покрывается грязью ореол святого, но который так же всепрощающе и добро смотрел на мальчишек. Поддавшись какому-то наваждению, стали вбегать в другие юрты, срывать иконы, выбрасывать на улицу и топтать их. Гнев родителей был страшен, и, прознав, что идея была Платона, они задали ему трепку.
Их игры проходили на обширном аласе, огромном лугу, окаймленном густым лесом. Они неслись по этой зеленой степи, скривив челюсть набок, как будто закусив удила, склонив голову, галопом; по этой необозримой степи, усеянной одуванчиками и пахучими травами, воображая себя то боотурами, то полчищем злых духов, несущихся сеять зло.
Или строили шалаши, которые были или великолепной крепостью, или разбойничьей пещерой и тогда дремучий лес наполнялся кровожадными криками и «тучи» деревянный стрел закрывали небо.
И только потом, возвращаясь в эти родные сердцу места, он убедился, что алас был не более одного квадратного километра, а казавшаяся огромной и могучей Татта – всего лишь небольшая речушка…
Но не всегда этот алас был таким гостеприимным. Платон отдаленно помнил, всполохами в закоулках памяти хранил детские воспоминания как пришла большая жара. Два года она жгла все живое, не давая расти траве, почти высохла река и затаилось все живое. На второй год засухи, как будто выжженая земля не могла уже родить траву. Коровы семьи Платона исхудали и не могли уже давать молока.
Поздним осенним вечером Платон услышал как приглушенно разговаривали родители. Первым долго и мрачно говорил отец- до Платоша иногда долетали слова «как прокормить», «как будем жить». В ответ ему причитала мать Платона и снова мальчик улавливал только отрывки фраз- слышалось «кормилицы наши, как же мы будем без них».
