– Ради бога! Ради бога! Буду только рад! – взволнованно заговорил прокурор, покачав перед собой ладонями. – Но пойми, Борин – это гордость, это лицо нашего города. Перед его талантом преклонялись даже именитые артисты. И как человек он ничем себя не опорочил, был всегда честен, скромен. И вот тебе на – подозревается в убийстве! И кого еще! Племянницы секретаря горкома! Кстати… – Трифонов неожиданно понизил голос, как бы успокаиваясь. – Ладно уж, буду откровенен, раз так. Мне только что звонил Прокопий Иванович, ну, наш секретарь. После тебя у Борина побывал профессор Лемех. После твоего визита Борину стало плохо. И Лемех, видать, пожаловался Прокопию Ивановичу. Словом, секретарь недоволен. Он, знаешь, даже так выразился… Говорит, уже не приехал ли к нам новоявленный Иосиф Виссарионович, чтобы избавлять город от творческой интеллигенции…
– Ваш секретарь, по-видимому, остроумный человек, шутник… – проговорил чуть мрачно Шамсиев. – Но, в конце концов, каждый должен заниматься своим делом. Не стану же я поучать вашего Прокопия Ивановича, как ему следует вести партийные дела, хотя и имею право по уставу… Если он позвонит еще раз, передайте вот что: я расследую уголовное дело не об убийстве племянницы секретаря горкома, а гражданки Аристовой, и не надо лезть в чужой огород…
– Вообще-то я с тобой согласен, – примирительно сказал прокурор. – Признаться, мне и самому претит, когда в наши вопросы начинают влезать всякого рода дилетанты. Но что делать!
– Никого не слушать и следовать своей дорогой! – сказал решительно Шамсиев и, переждав некоторое время, заговорил уже более мягким, снисходительным тоном: – Что касается обыска, то, признаться, я и сам еще сомневаюсь. Как будто он оправдан, необходим, но уж слишком жестоко по отношению к больному человеку.
– Вот-вот, – поддержал прокурор. – И я ведь о том же говорю. Человек сражен болезнью, почти у края могилы. Не дай бог, еще случится что с ним. Начнет потом писать губерния…
С минуту все сидели молча, каждый думая о своем.
– Ну, ладно, – произнес, наконец, прокурор удовлетворенно, поднимаясь с кресла. – Не буду больше мешать вам, пойду к себе. Надо еще просмотреть почтовую корреспонденцию, узнать, чем недоволен, на что жалуется наш люд…
Ощупав с болезненным видом поясницу, он медленной, шаткой походкой направился к выходу…
Шамсиев посмотрел на часы.
– Без четверти четыре… – произнес он задумчиво. – Давай-ка, Сережа, закажем Пермскую облпрокуратуру, начальника следственного управления!
Вахрамеев стал звонить в междугородку. Шамсиев тем временем встал и, пройдясь по комнате, остановился у окна.
Сад. Деревья неподвижны, словно дремлют в объятиях жаркого дня. Падающий сверху солнечный свет как бы оседает в их кронах, превращая их в изумрудно-янтарные купола, и лишь кое-где лучи, прорываясь сквозь листву, достигают земли, рисуя на ней причудливые солнечные зайчики пестрокрылых бабочек.
Шамсиеву хотелось сказать Вахрамееву, как было бы сейчас хорошо побродить по лесу, посидеть где-нибудь на берегу озера с удочкой, забыв о душном кабинете, бумагах, но он воздержался от сентиментальностей и сказал, не оборачиваясь, как бы самому себе:
– Да… Чувствуется, крепко зажали тут твоего шефа. У него прямо фобия какая-то перед горкомом. – Отойдя от окна и усевшись вновь в кресло, он добавил чуть укоризненно, видя, что Вахрамеев уже дал заказ по телефону: – А этот Лемех, профессор ваш, тоже хорош! Сам помогал нам связаться с Бориным, а стоило чуть сунуть нос к нему, как тут же нажаловался секретарю горкома… Замдиректора театра, твой школьный товарищ, тоже такой же ябеда?
