Такахаши жестом приглашает нас занять места. В кабине лифта ненавязчиво звучит свинг.
Я и Такахаши расположились в соседних креслах, Мармарис устроилась напротив меня.
Мой внутренний гироскоп даёт понять, что лифт движется горизонтально. Я стараюсь быть равнодушным, нарочито лениво перебирая бахрому кресла. Такахаши из ладони в ладонь перебрасывает литеры: – Г-Е-Б-Б-Е – в левую, из левой в правую – Р-Е-Л-Ь-С. Такахаши увеличивает скорость переброски букв, отчего буквы сливаются в объемное «РЕ».
Мармарис наблюдает за жонглированием Такахаши и, видимо устав, прикрывает глаза.
– Скажите, а это больно? – спрашиваю у Мармарис, прерывая затянувшееся молчание.
– Больно – что?
– Мне интересно, каким образом из меня извлекут запах или жидкость. В общем, то, что нужно извлечь. Операция?
– Мне трудно ответить вам исчерпывающе. Насколько известно, процесс извлечения основан на биосинтезе. Из вас выделят основной фермент, соединят его с местным микроорганизмом. Это все, что я могу вам сказать по данному вопросу, – Мармарис снова теребит складку плаща, резким движением её расправляет, облегченно выдыхает. – Технологией владеет исключительно ТЦП.
Неожиданное появление некого ТЦП обеспокоило меня. С другой стороны не так сильно, чтобы меня накрыло очередной волной страха. Быть может, я начинаю привыкать к непредсказуемым сменам декораций? Быть может, я просто устал. Так или иначе, меня начинает разбирать любопытство.
– Что такое ТЦП?
– Разве Полуорганизм вам не рассказал о ТЦП?
– Не припомню.
– Это наши друзья. Выражаясь точнее, военно-полевое отделение «Демократического союза терраформинга». Задача ТЦП состоит в непрерывном сканировании Чистого Уэда для своевременного и необходимого военного вмешательства. И так как они военные, а не политики, именно у них хранится технология извлечения основного фермента. Такой подход к делу, я считаю, оправдан. У военных всегда есть возможность как уверенной защиты технологии, так и её уничтожения в случае неудачи, – Мармарис улыбнулась мне уголками губ. – Вы не бойтесь. У нас всё получится.
Я смотрю в глаза Мармарис. В них бесконечное море спокойствия. В этом море, почти, успокаиваюсь и я.
Такахаши прекращает жонглировать литерами, тянется рукой куда-то под кресло в стиле ампир. Одна из стен вишневого дерева подернулась рябью и стала прозрачной.
За стеной-окном, на каменистом ландшафте, гроздьями раскинулись алмазные сферы и кольца. Сферы и кольца сливались одна с другой, образуя причудливые сооружения. Глядя на них, мне вдруг нестерпимо захотелось лизнуть их, как карамель.
– Что это? – спрашиваю я, не отводя глаз от панорамы за окном.
– Эфирные города-бублики Циолковского, – почти устало отвечает Мармарис, будто сферы утомили её одним фактом своего существования. – В них живут громады Собиральщиков.
Города-бублики. Странное и одновременно смешное название.
А ещё ниоткуда и внезапно объявившийся Циолковский. Сама его фамилия: тяжеловесная и бросающая в грусть.
Я, отчего-то, на протяжении многих лет думал о Циолковском. Хотя никогда не был увлечен космосом. Циолковский для меня всегда представлялся человеком-телескопом. Я не мог поверить, что Циолковский мог быть настоящим – из плоти и крови – человеком.
Вероятно днем, на работе с коллегами, в семье с близкими, когда Циолковский был на виду – он находился в состоянии «человек». Но как только наступала ночь, и Циолковский скрывался от посторонних взглядов, он превращался в телескоп.
