В следующее мгновение к коже тонкого юношеского горла плотно, едва не рассекая ее словно легкий шелк, прижалось лезвие ножа.
– Говоришь так будто знаешь, через что нам пришлось пройти, сучье ты отродье! – давление ножа усилилось, не предвещая ничего хорошего. – Я мог его потерять! Понимаешь?! Потерять! Навсегда! Тогда бы у меня никого не осталось! Я обещал… я обещал родителям защищать его! А он взял и умер!!! Будто для этого я столько лет его берег. Он умер прямо передо мной! У меня на глазах! Что мне еще оставалось?!
– Похоронить. Почитать в дни усопших, – спокойно парировал прижатый к сырой земле Лель. – И уж явно не делать из него ходячий труп. А тем более не делать этого так неумело – малец не может говорить, с трудом передвигается и гниет словно баранина на солнце…
– Не смей так говорить про моего брата! – нож все же вошел в плоть, от чего по горлу за шиворот потекла быстрая струйка теплой крови, заставив несчастную жертву в очередной раз поморщиться. – Это все, потому что он не ест то, что ему положено. До сих пор он лишь пил кровь, да перебивался мелким скотом. Если он съест тебя ему станет лучше, – Лель почувствовал, как ему на лицо упала пара капель.
– Ты не понимаешь, – будто в бреду повторил Деян. – Я должен тебя убить, найти и спасти брата. Он должен поесть… чтобы… чтобы больше не уходить…
На мгновение отведя нож от шеи Леля и продолжая придавливать его к земле своим весом, Деян занес его теперь уже над сердцем, однако же не мог и предположить, что в следующий миг ему в глаза ударит яркий свет, который, оказавшись ничем иным как всполохом огненных искр, тут же превратит его рукав в горящий факел, заставив вскочить и броситься кататься по земле.
Если бы Леля спросили о том, что он любит, то перерезанное горло, на протяжении некоторого времени не дававшее ему нормально вдохнуть было бы на предпоследнем месте.
На пред-предпоследнем находились его запачканные кровью и прочей дрянью одежды, которые ему вряд ли теперь удастся просто оттряхнуть – едва ли не ставшая жидкой грязью, теперь уже совсем сырая, земля намертво въелась в ткань штанов, а местами и в его собственную кожу. Что сейчас творилось с его, еще совсем недавно белой, рубахой было и вовсе страшно представить. Впервые за долгое время он возрадовался скрывающей все темноте.
– Я же… – наконец потушив пламя, проблеял до сих по не отошедший от шока Деян. – Я же тебя… Как ты это сделал?! Что ты, черт побери, такое?!
– Я же уже сказал, – устало произнес Лель, полным печали взглядом рассматривая оставшиеся в руке лепестки цветов, с вновь водруженного на голову венка, а вернее того, что от него осталось, – неравнодушный путник, который пытается помочь даже такому отродью как ты.
Глава 4. Три сосны – Часть третья
– Я же уже сказал. Я неравнодушный путник, который пытается помочь даже такому отродью как ты.
В голосе Леля звучала бесконечная усталость. Впервые услышав деревенские толки про лесное чудище, он полгал это дело куда менее запутанным и, возможно, требующем от него чуть меньшего количества общения с людьми.
Теперь же на его перерезанном черт знает когда в последний раз чищеным ножом горле смыкал свой удушающий захват вязкий воздух зачарованного черт знает кем леса. Где-то в чаще прятался жаждущий человеческой плоти упырь>37, а прямо перед ним стоял мужчина, непонятно как умудрившийся сотворить этого самого упыря из тела собственного младшего брата.
