Вот и сейчас велено было Лелю не позднее средины изока явиться в град Корчев, чтобы союз знатный одарить любовью пылкой да лаской что цветы яблони нежной – видать ни того ни другого в достатке в нем не было, а князь уж шибко молился, дары многочисленные к храмам матери да брата лелевых возлагая. Смилостивились над ним всемогущие боги, Леля в ответ послав. Но это уж как посмотреть…
Сам Лель от дела ему порученного особого восторга не испытывал. Много ли пользы, думал он, от его помощи, если страсть в один миг рассеется, а супруг камнем на шее болтаться останется, что к земле пуще всякого прочего иных тянет. Тем не менее лишних вопросов он как водится старался не задавать – в конце концов, куда ему духу простому судить о союзе, небесами, чтоб их, благословленном.
Впрочем в последние пару сотен лет Лель вовсе к полемике не был склонен, стараясь избегать острых углов и встреч со своей глубокоуважаемой семьей, состоящей, по его скромному мнению, из сущностей занятых исключительно собственным увеселением. Не прекращали греметь словно исполинские колокола в Прави пиры; божественными яствами уставлены столы, покрытые скатертями о золотых нитях, разносятся ударяясь о небесные своды мелодии самогудов>17, тогда как Явь уже давно приютила зло на землях своих и в душах людей, их топчущих.
Честно сказать, услышанное Лелем на площади не было ему в новинку. Дни, проведенные бок о бок с простыми смертными, складывающиеся в лета, давно дали понять ему, что люди без каких-либо раздумий променяют одну жизнь на десять или двадцать других жизней, а то и вовсе на личное счастье.
Картина становится еще более одухотворенной, а возможно и начинает отдавать нотами праведничества, когда выбранная, нередко образом далеко не случайным жизнь, обрывается во славу богов. Кто же осудит добрых служителей, защищающих семьи свои да соседей и уважающих порядки божественные?
Вот и Лель не мог. Точнее, мог, но не в той мере, которая бы могла повлиять на порядок, что был прочен словно вековые горы и подобно им же холоден к чувствам и нуждам людей, копошащихся подножья. Время, как известно – единственное, что способно превратить горы в прах. На время Лель рассчитывал и в этом случае, надеясь, что однажды человеческие чувства и воспеваемая всеми чистота души возьмут верх, над поселившейся в сердцах тьмой и страхом перед с годами не ставшим менее враждебным миром.
Тем не менее время – штука коварная, и истирая в песок подверженные тлению людские тела, оно лишь едва задевает то, что есть их сущность. Похожи друг с другом идущие в Навь: прижимают к небьющемуся сердцу дары предсмертные, словно ценную ношу несут с собой страхи и горести в жизни земной изведанные – все заберет с собой Забыть-река>18, да не исчезнет оно во век.
Лелю не было особого дела до того, что творится в душах, на которые он самолично повлиять не способен, да и не мог он остановить каждого, кто задумает свершить смертоубийство.
«Такова жизнь», – продолжал уговаривать он себя, да только ноги сами несли его мимо изб, в чьих еще не задвинутых>19 на ночь окнах люди, готовясь ко сну, собирались гасить лучины>20; мимо плохо огороженных дворов, не украсть пару кур с которых казалось преступлением не меньшим, чем все же украсть их; мимо, несмотря на многие тяготы, все еще казавшейся мирной крестьянской жизни, что потребовала за себя мизерную плату в виде уже и без того умирающего мальчишки.
