Максим стиснул челюсти. Кровь гулко стучала в висках, затылок ломило.
– Ну что, Макс, ловко я вас всех, а? Думал, что ты у нас главный, да? А это я! Дёргал за ниточки, и вы все всё делали так, как хотел я…
Последнее «я» прозвучало смазано. Максим ударил брата в лицо, в пьяное, хихикающее лицо, ставшее вдруг чужим и неприятным. Невыносимо было слушать всё это. Хотелось, чтобы он немедленно замолчал.
Артём захлебнулся вздохом и, закатив глаза, мешком повалился в траву.
Максим разжал кулак. Грудь его всё ещё часто вздымалась, дыхание вырывалось с шумом, в висках пульсировало.
Завибрировал телефон, оповестив, что такси на месте, ждёт. Максим брезгливо посмотрел на брата. Потом закинул его на плечо и понёс к дороге.
6. 6
Максим не без труда доволок упирающегося Артёма через двор в дом. Там скинул его, бесчувственного, на банкетку в холле. Вера тут же подскочила, заохала:
– Господи! Что с мальчиком?! Максим?
Артём дёрнулся и скатился с банкетки на пол, промычав что-то нечленораздельное.
Максим поднялся к себе, не отвечая. Не было ни сил, ни желания разговаривать, а уж тем более объяснять «что с мальчиком».
Признание Артёма его оглушило. Наверное, даже болезнь и смерть деда не потрясли его так сильно, как эти откровения. В голове до сих пор звучал голос брата, его бахвальство и пьяные смешки.
Чудовищные слова свербели в мозгу, причиняя физическую боль. Никак не верилось, что его младший брат, этот правильный и прилежный тихоня, который и воды не замутит, способен на такие гнусные вещи.
И тем не менее он не врал. Максим как-то сразу и совершенно отчётливо это понял. Даже, скорее, почувствовал – так оно и есть.
Оставаясь в тени, неприметный, Артём и впрямь разыграл такую интермедию, что Борджиа бы аплодировали стоя. И ведь впрямь все они, точно безвольные дзанни, сыграли с его подачи всё, как он и задумал.
Но главный дурак, конечно, он сам, Максим. Сразу и безоговорочно обвинил Алёну. Не задумался ни на миг, что это может быть и не она. Не спросил, не поговорил, не дал ей ни малейшего шанса объясниться. Просто осудил и… Максиму стало вдруг дурно так, что прошиб холодный пот и к горлу подкатила тошнота.
Ослепляющими вспышками перед мысленным взором возникали фрагменты один ужаснее другого: с какой злобой он бросал ей в лицо оскорбление при всех, как всем классом травили её с его посыла, как намеренно причинял ей боль. А главное, как все потешались над её доверчивостью, наблюдая за «гонкой» Мансурова и Шилова. И он наблюдал вместе со всеми, молча, безучастно, хоть и понимал, как всё это отвратно.
А ведь с самого начала было достаточно всего лишь одного его слова, чтобы её приняли нормально. Да даже потом, когда Шилов вывалил на него "новость", он ведь мог сдержаться. Дома бы ей всё высказал и, глядишь, разобрались бы. Но нет же! Он всем показал, как она ему противна. Он и никто другой запустил эту волну. Сознательно сделал её жизнь невыносимой, унизил, как только мог, и другим позволял её унижать. И неважно, знал или не знал, что она не виновата. Он повёл себя, как конченый идиот. Только от его дурости пострадала она. Так что Артём, конечно, сука ещё та, но и он не лучше.
Тягостные размышления прервала мать. Они с отцом вернулись из ресторана и, очевидно, немногим трезвее Артёма. Но мать Максим жалел, несчастная она.
Хотя именно сейчас ему было не до жалости. И он просто терпел, пока она хныкала, сидя у него в кресле. Иногда лишь вставлял дежурное:
