Глупо, конечно, прикидывать, что было бы, если б не Артёмовы козни и не его глупость, ибо история не знает сослагательного наклонения. Но воображение-то знает! И использует вовсю. И снова эта мягкость губ, дурманящая голову, захватила все мысли, а потом… потом уж он представлял себе то, чего не было в помине, но могло бы быть. И было бы, наверняка...
Как уснул, Максим сам не заметил, но спалось сладко. Хорошо, подумал утром, что никто не просёк, где он сегодня ночь коротал.
***
За завтраком мать с отцом едва ли парой фраз перекинулись. Артём к столу вообще не спустился. Передал, что крепко занемог.
Отец фыркнул, обвиняюще взглянул на мать:
– Уж понятно, с чего он занемог. С сыном же твоим ушёл… как ещё жив остался.
Мать расстроенно потупилась.
Максим же хмыкнул в ответ:
– Ну, конечно. Всё я, везде я, как обычно. И натрепать Алёне про тебя тоже я его надоумил, да?
У отца тотчас вытянулось лицо. Он бросил на Максима быстрый, колючий взгляд, но ни слова больше не произнёс.
Уже потом, после завтрака, мать посетовала:
– Зря ты его дразнишь. Для него эта Алёна как красная тряпка. Лучше наоборот молчать…
– Угу, ты вон всю жизнь молчишь, – раздражённо оборвал её Максим. – А потом плачешь, что он тебя может из дома выставить.
– Это жестоко, – упрекнула мать.
Максим поморщился. Вот в этом вся мать и есть.
Сколько себя помнил, она вечно на что-то жаловалась, плакала по любому поводу, ныла, раскисала. А попробуешь её взбодрить, совет дашь дельный, призовёшь взять себя в руки и что-то сделать, а не просто страдать, так она сразу обижалась. Ей, сетовала она, нужны слова утешения, сочувствие, сопереживание, а не сухое руководство к действию. Максим этого и раньше не понимал, а сейчас – так тем более. Какой толк – вместе ныть и охать?
– И ты зря напомнил, что это Артём ей проговорился. У меня ведь только на него вся надежда. Раньше я хоть уверена была, что из-за Артёма Дима не станет разводиться. А теперь даже не знаю. Он так на него разозлился! Аж примчался к нам в посёлок. Так орал на бедного! Полночи орал, как будто он… ну не знаю… что-то очень ужасное совершил. Такие слова страшные выкрикивал, такие угрозы... Не посчитался даже с тем, что у папы инсульт, что мы только из больницы пришли. А теперь он с ним не разговаривает. Делает вид, что не замечает собственного сына! И плевать ему, что мальчику сейчас тяжело. Ты бы, Максим, поговорил с братом, поддержал как-нибудь?
– Обязательно поговорю, – пообещал он.
Мать вроде немного успокоилась, не обратив внимание на его тон, на выражение лица.
– Я надеюсь сейчас, что Дима перекипит и отойдёт. Простит Тёму. Сын же. Как не простить, правда?
***
Разговор с младшим братом Максим решил отложить на потом, а пока… пока у него предстояло дело поважнее.
Он долго решался, прикидывал: стоит или не стоит. Даже сам удивился собственной неуверенности, обычно совсем ему не свойственной.
Если бы он всего лишь хотел увидеть Алёну ещё раз, не мельком и издали, а по-человечески, то вполне возможно он как-то переборол бы в себе это желание, понимая, что такая встреча ни к чему хорошему не приведёт. Только душу себе растравит. Ведь скоро ему возвращаться в Калининград. А он до сих пор живо помнил, как изнывал от тоски первые полгода, с каким трудом выкарабкивался из тяжёлой хандры. И повторения всего этого уж точно не хотелось.
Но теперь, когда узнал правду, захотелось… даже не то что захотелось, возникла острая потребность поговорить с ней, объясниться, попросить прощения, пусть и запоздало. Ведь как бы ни мучился он тогда, ей-то во сто крат было хуже.
