Преследуемый индейскими воинами, он вынужден был увести их очень далеко, до самого плато. Только там ему удалось от них скрыться. Вернувшись кружным путем, он успел услышать отголоски битвы и приблизился к деревне очень осторожно, так как ему совсем не хотелось стать заложником, попав в руки канадцев.
Так он и увидел, как пленных англичан повели на север и, не заметив среди них своей матери, заключил, что она спаслась.
– А ты не думал, что меня, быть может, зарезали или сняли с меня скальп?
– Нет, – сказал Кантор, словно это разумелось само собой.
Он вошел в горящий Брансуик-Фолз, встретил там Трехпалого из Труа-Ривьер, и тот сказал ему, что госпожа де Пейрак, целая и невредимая, направляется сейчас к бухте Сабадахок с горсткой уцелевших англичан.
Инцидент с ребенком продемонстрировал, что вплоть до нового приказа индейцы предоставили Анжелике известную свободу, когда речь шла о принятии решений, касающихся их всех. Каким бы странным ни казалось подобное положение вещей всего через несколько часов после того, как они напали на английскую деревню, оно вполне соответствовало переменчивому мышлению дикарей.
Сила характера Анжелики заставила их пойти туда, куда они идти не собирались, и они почти забыли, зачем сражались вчера вечером и что они тут делают с ней и горсткой глупых англичан. Теперь их интересовало только одно: какие плоды будет иметь приключение, в которое она их вовлекла.
Однако Пиксарет все-таки счел нужным напомнить ей о главном.
– Не забывай, что ты моя пленница, – повторил он, тыча указательным пальцем в грудь Анжелики.
– Да знаю я, знаю, я же тебе уже говорила, что охотно это признаю. Разве я как-то мешаю тебе быть рядом? Спроси у своих товарищей, похожа ли я на пленницу, которая хочет убежать?..
Озадаченный изощренностью ее рассуждений, в которых он увидел некую двусмысленность и вместе с тем комизм, Пиксарет склонил голову набок, чтобы поразмыслить, и его глаза заблестели от удовольствия, в то время как двое его товарищей громко советовали ему, как быть.
– В Голдсборо ты сможешь продать меня моему мужу, – объясняла Анжелика. – Он очень богат, и я уверена, что он будет с вами щедр. Во всяком случае, я на это надеюсь, – добавила она, напустив на себя мрачный вид, к вящему веселью индейцев.
При мысли о том, что супругу белой женщины придется выкупать свою жену, они знатно посмеялись.
Положительно, можно было изрядно поразвлечься, следуя за белой женщиной с верховьев Кеннебека и англичанами, которых она тащила за собой.
Всем известно, что йенгли – самые неуклюжие животные на земле, а эти йенгли, ставшие еще более неловкими из-за страха и ран, ступали особенно тяжело, спотыкаясь и падая на каждом шагу, и переворачивали каноэ, если те попадали хоть в малейший водоворот.
«Ох уж эти йенгли!.. Глядя на них, можно умереть со смеху», – повторяли индейцы, держась за животы. Затем, чтобы показать, что хозяева здесь они, командовали:
– Идите, идите! Прибавьте шагу, англичане! Вы убивали наших миссионеров, жгли наши хижины, глумились над нашей верой. Покуда вас не окрестят, вы для нас ничто, даже не существа с белой кожей, хотя ваши праотцы-язычники и были богами.
Так, слушая болтовню краснокожих, несчастные пленники добрались к вечеру до бухты Сабадахок, где сливались устья рек Кеннебек и Андроскоггин.
Горизонт застилала дымка, и к этому морскому туману примешивался запах пожарища.
