– Откуда ты знаешь?
Я пытаюсь вспомнить, сколько видела лифтов, но на втором и третьем только один – для общего пользования.
Появляется надежда добыть ножи, и планировать дальнейшую тактику.
Если поддамся страху, злости, напряжению, то ничего не добьюсь, кроме как впоследствии кричать в коридорах о молитвах.
– Была открыта дверь в кухню. Парень помогал тому, что стоял в лифте, заносить коробки. Потом дверь закрылась, и лифт уехал на четвёртый, а экран сверху высветил всего две цифры «один и четыре»
– Может, остальные просто не высвечивались?
– Всё возможно, но мы либо через них, – кивает в сторону зала, – или пробираемся к лифту, и там уже решаем дальше.
Наш разговор звучал тише и тише: каждое слово подобно заканчивающемуся моросящему дождю.
Либо – либо – и оба варианта так себе.
Проскочить через семерых, убивших уже немало людей, или спуститься на первый этаж, где, пока непонятно, сколько тварей.
В последний раз мужчина из бассейна убегал от двоих – утопил ли он их, или они отомстили за утопленницу?
Вопросов без ответов становится всё больше, и это плохой знак.
Приходится опять обходить трупы, чтобы попасть на лестницу.
Эмбер случайно наступает на палец парня подростка и останавливается, прикрывая глаза.
Хруст его кости проносится по коридору, как самый громкий звук, из всех имеющихся.
– Прости, – говорит она, смотря вниз, на единственный видный глаз парня, с жёлтым синяком под ним.
Я жду, когда Эмбер продолжит шагать, но ей нужно время прийти в себя.
Не каждый день ломаешь палец мёртвому человеку.
– Прости, – повторяет вновь и начинает идти вперёд.
Я за ней.
Теперь поднимаю ноги выше, внимательнее слежу, куда ступаю.
Рыжие волосы Эмбер как маяк.
У лестницы стоит та самая женщина с молитвами. В ее руках две открытые бутылки.
С коридора перед нами бежит сумасшедший ребёнок – глубокие порезы на щеках, как и у всех других. Громкое, дикое рычание.
Женщина поворачивается к нему, наклоняет бутылки воды. Струи прозрачной жидкости выплёскиваются мальчику на голову. Он не тормозит, но его ноги подгибаются. От кожи взметается дымок. Он хватает женщину за ноги: до куда дотянулся. И пытается сломать: но это не шея, и он раз за разом производит руками автоматические прокручивания.
Вода из бутылок почти кончилась, но каждая капля предназначена этому ребёнку.
Он не поправляется, несмотря на затягивающиеся раны на щеках. Он дымится и дымится.
Когда вода кончается, перестаёт попадать на кожу мальчишки, царапины на щеках возвращаются, начиная кровоточить сильнее.
Женщина толкает мальчика от себя. Тот падает на задницу. С трудом, но встаёт. Опять цепляется за ее ноги.
– Хочешь сломать мне шею? – женщина заливается смехом, – не дорос ещё. – Говорит она и ломает шею ему.
Маленькое тело валится, укладываясь головой на живот мёртвого старика.
– Ты свободен. Помолись, когда будешь идти на свет.
Складывает руки в молитве.
Не обязательно видеть лицо, чтобы определить по движению
рук, что она молится.
– Опять вы, девчонки. Я ваша дорога в рай, но не надо за мной следовать. Поклоняетесь, и мы встретимся наверху.
– Будем, будем!
Эмбер практически запрыгивает на лестницу.
Она убегает, перепрыгивая через ступеньку вниз. Я тоже бегу. Губы дрожат. Пот впитывается в платье. Кеды натирают пятки.
Та женщина сама монстр.
Но не от какой-то неизвестной болезни, а в душе, мозгу, сердце.
В зале на первом этаже не останавливаемся.
