Искусство как форма существования - страница 9

У меня было ощущение особенности своей. Я помню, что 10-й номер трамвая шёл от Выставочной, шёл очень долго, до Каланчёвки, через всю Москву. И утро, ещё темно, зима, все сидят, и мальчишка – я, мальчишка, которому 14 лет – думает: вот они смертные, а я бессмертный, я гений. Всё это было замечательно! Но потом мне помогло то, что у меня было очень много неудач: все поступали, а я не поступил. То есть болезнь вундеркиндства, от которой многие погибли, не стали художниками, я, в силу сложившихся обстоятельств и трудностей… я не был увлечён собой, мне приходилось всё время быть, как говорят в лагере, «на общих работах». На ВДНХ я делал монтажные листы, а не фрески, как некоторые. В МСХШ у меня были паршивые отметки… Я написал контрольную по математике, учитель говорит: «Злотников, Вы её списали». Поставила двойку. Я сказал: «Ну и сволочь ты!» – при всём классе. И она меня оставила на переэкзаменовку, хотя так не бывает: на аттестат зрелости не делают переэкзаменовку. Мама ходила плакала к директору, в РайОНО, но меня заставили осенью сдавать математику. Поэтому осенний приём в Суриковский я пропустил. Мои все друзья провалились, и мы по еха ли сдавать в Харьков: в провинции иногда позже сдавали экзамены. И вот мы поехали в Харьков. Там к нам отнеслись как к гастролёрам и, в общем, нам всем тоже поставили двойки. Лёва Тюленев попал в армию потом. Карпов на экономику ушёл и спасся от армии. Вот. Я пошёл работать как раз на ВДНХ. На ВДНХ я работал, с периодическими отрывами с 1950 года, до 60-го. Эта была практика работы над дизайном, над проектированием, и все крупные художники там зарабатывали.

На следующий год я сдавал в Полиграфический, но почему-то меня не приняли. А ещё раз я сдавал на монументальный… И третий раз я сдавал во ВГИК. И вроде я прилично сдал, но меня не приняли. Но это были ещё «еврейские дела». Был 52-й год, «дело врачей». Короче говоря, я просрал поступления, и здесь возникла возможность попасть на стажировку в Большой театр. Я сдал какие-то там экзамены и 1,5–2 года (54–55-й год) работал в Большом театре, писал декорации. И это были интересные годы. Я всё пересмотрел много раз! Очень любил сидеть на репетициях и наблюдать, как это дело происходит. Помню, Файер репетировал, и Глиэр сидел. Это было… «Пламя Парижа». И сидел старик-Глиэр, репетировался его балет. И он вроде бы засыпал, но, когда к нему обращался Файер, от 1-го партера до барьера, где оркестр, громадная территория, и вдруг эта развалина-старик делал па, прыгал на этот барьер, делал такую гимнастическую стойку и выслушивал этого Файера. Было много забавного… Декорации писались в виде щётки большой, называлась она «дилижанс». Палит ра была – телега с вёдрами. Берёшь щётку и мажешь километровые декорации! Была публика невероятная! Например, музей театра возглавляла Ирина Фёдоровна Шаляпина, и я ходил смотрел там декорации. […]