Дальше была Скорая помощь, больница, какие-то манипуляции в операционной, белая палата.
Беременность сохранить не удалось. Она осталась к этому безучастна.
Петр приходил каждый день, ежедневно приносил розы, вставал на колени у ее кровати, по-собачьи заглядывал в глаза, бормоча слова покаяния, хватал за руки, прижимал к груди, как ребенок прижимает тряпичную куклу. Нина не сопротивлялась и никак не реагировала. Лежала себе и смотрела в потолок. Публичное посыпание головы пеплом и ведерные букеты не вызывали никаких эмоций. Она ощущала себя камушком на дне океана, куда сквозь голубую водную бескрайность с трудом пробиваются солнечные лучи, а зачем камню солнце?
Соседки по палате жаждали подробностей, но Нина молчала, не отвечая ни на единый вопрос.
– Ты спокойно можешь его засадить, напиши заявление в милицию, – советовали ей, так как всем вокруг было абсолютно ясно, что именно произошло между ней и ее мужем.
«Как в мыльной опере…, – вяло думала Нина, – и чего им всем от меня надо?».
Сразу после выхода из больницы Нина позвонила отцу и попросила его срочно приехать. Отец немедленно примчался.
– Я больше не буду жить с этим человеком, папа, – твердо сказала она, – помоги мне, я уезжаю.
В тот же день она улетела из Москвы. Отец остался для выяснения обстоятельств.
Вернулся через несколько дней, постаревший и сердитый.
– Разводись, – только и сказал он.
Оказывается, ее любимый супруг уже давно не занимался никаким серьезным бизнесом, он вообще ничем не занимался, потому что плотно сидел на автоматах и рулетке. Свой салон промотал, удивительно, что не спустил украшения жены в первую очередь! Как она могла не замечать странностей в его поведении!
Что происходило до развода, Нина плохо понимала. Срочно прилетела мама из Чехии, через какое-то время появился Петр, они ходили в ЗАГС, писали заявление, отвечали на какие-то вопросы, в доме толпились родственники, тетя Мила и мама то ругались, то плакали, обнявшись на диване, и все, то ругались, то плакали, происходящее мелькало перед глазами, как при ускоренной перемотке пленки.
Их развели, не дожидаясь положенного срока. Для этого отцу Нины пришлось задействовать некоторые свои связи.
После развода Нина ожила. С ней вдруг началась дикая истерика, и она проплакала целую неделю, не подпуская к себе ни родителей, ни брата, ни подруг.
Нина открыла глаза, встала, подошла к окну. На улице всеми красками переливалась яркая южная весна. Глянула в зеркало, придирчиво посмотрела на отражение.
«Ну и вид, – подумала она, – да на кого же я похожа?»
Покинула свою комнату, прошлась по дому, заглянула в гостиную. Отец, надев очки, читал газету и пил кофе.
– Пап, – сказала она, – давай начнем оформлять мои документы, – я еду в Чехию.
***
В Праге Нину встретила мама.
– Кошечка моя, девочка моя, – мама обнимала и целовала ее без конца.
Им еще предстояло добираться до Пльзени, но решили немного погулять по столице. Оставив багаж на вокзале, двинулись в сторону Вацлавской площади.
Несмотря на ранний час, улицы не пустовали: люди в синих комбинезонах и касках сосредоточенно орудовали мастерками, молотками и бог знает еще какими инструментами, с подножки подъехавшей машины спрыгнули оранжевые парни и с грохотом занялись мусорными баками. Мостовая с песчаными проплешинами тоже ремонтировалась. Кучи идеально обтесанных кубиков громоздились на каждом шагу, между ними лавировали прохожие, спешащие, видимо, на работу. В освещенных окнах полуподвальных этажей мелькали люди в белой униформе, занятые приготовлением еды. У дверей открывающихся кафе выставляли рекламные щиты, с оглушительным лязгом поднимали жалюзи, освежали окна, мыли, взбивая пену, абсолютно чистый тротуар. Казалось, что все жители города вышли на улицу, постепенно занимая свои места, словно недостающие звенья в цепочке. Там и сям на пути возникали деревянные и сетчатые заборы, ограждавшие опасные места, где велись ремонтные работы, дабы уберечь пешеходов от неприятностей.
