Испанский дневник - страница 45

С холма видна вся Талавера – дома, фабрики, церкви, высокое пламя пожарищ. Около станции паровозик с тремя вагонами улепетывает от самолета. Это машина из эскадрильи Андре.

Вокруг холма лежит рота дружинников. Она в спокойном настроении и не ожидает атаки. Почему? Ведь противник, естественно, будет атаковать эти холмы, чтобы закрепиться на своем правом фланге! Это элементарное требование тактики.

Нет, сержант не думает этого Старик считает, что мятежники будут двигаться по шоссе и только по шоссе до тех пор, пока это будет возможно. Пожалуй, старик прав.

Они возвращаются. Старик остается в деревне, Мигель едет на главное шоссе, к Санта-Олалье. Вдоль шоссе и параллельно ему едут и едут части. Переполненные автокары, грузовики, повозки. Это даже не паника, не бегство, а какая-то чудовищная массовая спешка – как в Москве, в Петровском парке, на стадион к началу футбольного матча.

На шоссе стоят командиры со своими адъютантами и охраной, агитаторы, политработники, они задерживают машины, уговаривают, просят, грозят и ничего не могут добиться. Мария Тереса Леон, в слезах, с маленьким пистолетом в руке, кидается от одного прохожего к другому, заклинает их ласкательными и бранными словами, взывает к их революционной, мужской и испанской чести. Некоторые слушаются ее и шагают назад.

Высокий, красивый парень с медного цвета гладкими, прямыми волосами успешнее других задерживает бегущих. Вокруг него образовалось нечто вроде плотины. Его помощники или друзья отводят задержанных в ложбинку и собирают их в некоторое подобие колонны. Мигель заговорил с ним, парень для знакомства показал последний номер «Милисиас популярес» – газетки Пятого полка народной милиции, – там была маленькая солдатская корреспонденция о нем, капитане Энрике Листере, командире батальона на эстремадурском фронте. Простой рисунок пером передавал длинные, прямые, назад заброшенные волосы Листера.

Мигель остался с ним до вечера. Он убедился, что Листер умеет молча и властно распоряжаться людьми, даже незнакомыми и не подчиненными ему. В нем была какая-то тихая, угрожающая сила. Он был галисийский рабочий, участник восстания в Астурии, одно время эмигрант в Советском Союзе – он там работал проходчиком на постройке московского метро.

Они обедали куском сыра, который был у Листера в кармане. Остановленные дезертиры угостили их вином из фляжек.

– Не хотят воевать, – хмурился Листер. – Сегодня путь на Мадрид совершенно открыт. Передовые автобусы с трусами доехали до города; они пробежали почти сто тридцать километров! На одном танке фашисты могли бы сегодня въехать в столицу.

– Нужно учить, – говорил Мигель. – Боец еще не понимает простых вещей. Он здесь привык драться в каменных домах или из-за уступов скал. Он не знает, что такое бой на равнине, что такое невидимый противник. Кто этого не знает, кто этому не обучался, тому будет всегда страшно, даже самому храброму из храбрых. Страшно чувствовать себя голым, беззащитным, открытым под огнем, особенно под самолетами. Здесь еще не знают, что такое окоп, оптический прицел, перекидной огонь.

– Надо отнять у частей автобусы, – хмурился Листер. – Им лень ходить, они только ездят. И поэтому мы так держимся поближе к дороге – и мы, и фашисты. Мы стукаемся и отскакиваем друг от друга, как шары на бильярде. Потому такие скачки – на двадцать километров к западу, на двадцать к востоку. Пешком мы бы так не отскакивали. Здесь все наоборот. Артиллерийская подготовка здесь завершает атаку. Здесь охотно взрывают железную дорогу и бросают её. А шоссейную дорогу портить жалко – может пригодиться и в наступлении, и чтобы удирать.