Но однажды папа вдруг произнес с искренним состраданием (а значит, и с презрением): «Они же Москву никогда не увидят…» Точно! Ведь и героев всегда награждают в Москве! И сами мы дарим любимой учительнице на Восьмое марта духи «Москва», а не одеколон «Зона»… (Флакон «Москвы» был на диво прекрасен – кремлевская башня, отлитая из матового стекла, причем острая башенка просто снималась, открывая доступ к неземному аромату.) И моей маме, классной руководительнице, ее подопечные с косыми челками и фиксами желтого металла тоже подарили не бутылку сучка, а расписную шкатулку с ночным видом нашей прекраснейшей в мире столицы: кремлевские рубиновые звезды сияли таким фосфорическим светом, что я, наверно, раз десять забирался с ними под одеяло, надеясь, что там они засияют еще вдесятеро ослепительнее – «чем ночь темней, тем звезды ярче».
Но оказалось, даже столичные звезды могут светиться лишь отраженным светом…
Чтобы отвлечь свою предвыпускную братву от улицы, то есть от реальности, мама предложила ей полную зиму с весной поработать, чтобы на каникулах съездить в Москву, и братва каждое воскресенье как миленькая колола дрова, чистила снег, перекидывала щебенку в отвалах. Я тоже в этом участвовал, швырял ее на косую сетку, чтобы отделить крупные камни, а мелочь отправлялась на обогатительную фабрику. Если в ней оказывалось больше семи граммов золота на тонну, но платили за общий тоннаж. (Эти отвалы еще недавно считались отходами, а когда-то старатели здесь долбили дудки, проседавшие во время ливней, кому-то фартило намыть и самородок, расстилались скатерти под сапожищи, когда везунчик вваливался в кабак, а теперь какие-то жучки предлагали натрусить в пробы золотого порошка, чтобы повысить золотоемкость.) И мы таки добрались до начала всех начал: начинается земля, как известно, у Кремля! И увидели-таки эту рубиновую сказку! С Мавзолеем в придачу!!!
Я цепенел от восторга, уставившись на Мавзолей, на котором скромно светились самые прекрасные в мире имена: ЛЕНИН, СТАЛИН. А через какие-нибудь пять-шесть часов, продвигаясь в очереди по незарастающей народной тропе, я узрел и самих вечно живых. Они были розовые в животворящем свете, и у меня до сих пор стоит в глазах глубокая оспинка на все-таки бледной, хоть и розовой сталинской щеке. Я уже знал, что Сталин совершал ошибки, расстреливал настоящих коммунистов (что и правильно делал, понял я еще очень нескоро), но… «Кумир поверженный – всё бог».
Я попытался заглянуть еще и в ворота сказочной Спасской башни, однако часовой вежливо произнес: «Сюда нельзя» – и даже не подсказал мне нужное направление коленкой!.. Что значит Москва! И тут кто-то быстро проговорил: «Никитасергеевичхрущев», и действительно – в черном автомобиле, откинувшись на сиденье, у меня перед носом промчался самый настоящий лысый Хрущев.
Хрущев не был божеством, про него я слышал только анекдоты типа как комбайнер-стахановец вместо ордена просит у Хрущева разрешения сходить с ним в баню: хочу посмотреть, долго вы еще нас драть будете. Тем не менее божество не божество, а все равно вершина мира.
Но… напротив храма власти размещался храм торговли – ГУМ (для меня это звучало как бум-м). И самые продвинутые из наших орлов двинули туда пошукать у спекулей джазуху. И купили за бешеные деньги на гибкой рентгеновской пленке до ужаса развратную песню: «Ты сама под ласкою снимешь шелк фаты» – все были уверены, что фата это, пардон, трусы. А самая
