Надо было ждать у моря погоды. Как полагается.
– В другой раз, так в другой раз, – согласился я.
И поехал провожать Марину в уже ставший немного родным Павловский Посад.
2
Один современный популярный писатель сказал, что сейчас все пишут о прошлом. Настоящее, мол, им неподвластно. Тем более будущее. Потому они и копаются в окаменелостях прошлого.
В этот момент я как раз писал главу о моей первой жене Марине. И задумался. Не обиделся, а, наоборот, возбудился.
Время сейчас страшное. Две страны втянуты в войну. Гибнут города, люди и всё живое вокруг. Это там и у нас. И никто пока не знает, чем закончится этот кошмар.
Так ведь и писатели тоже не знают. У них есть опыт жизни, а не смерти. «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». Василий Тредиаковский, XVIII век. Писал он о том, как царь будет расплачиваться в аду за свои злодеяния.
Сидел поэт за столом с пером и листом бумаги, всё знал и строчил свою поэму.
А Радищев потом этим императрице Екатерине – по сусалам!
Но сейчас, видимо, не тот масштаб. Мелочь пузатая. Так что лучше о Марине, чем о светлом будущем.
А кому надо, смотрите телевизор.
Всё, поехали дальше.
В мае 1981 года я окончил топо-систему, получил диплом, распределение в Мосгоргеотрест и поехал в Полоцк на военные сборы. За долгожданными звёздочками младшего лейтенанта запаса.
Служба была не бей лежачего. Если не считать гонки учебных теодолитных ходов вокруг нашей части и химатак в палатке. В земле было полным-полно ржавого железа, стреляных гильз, разряженных гранат и настоящих мин, оставшихся после Великой Отечественной. Много пили наши московские офицеры. Местные смотрели на это как на цирк. Комвзвода капитан Петухов, задумчивый белорус, называл нашу службу «садук», то есть детским садом.
Однажды одного молодого солдатика за какую-то провинность отправили на недельную гаупвахту в соседнюю часть. За ним приехали два жлоба в синих беретах. Это были те самые десантники, которые в 1979-м брали Кабул. Я впервые лицезрел убийц.
«Есть такая профессия, Родину защищать!»
Ну и так далее.
Солдатик вернулся с фингалами под глазами и с синяками на руках. Он сидел в курилке, опустив голову, ничего не рассказывал и вздрагивал каждый раз, когда слышал громкий крик или внезапный хлопок двери.
Очевидно, он на неделю оказался тем, от кого защищали Родину эти синие береты, и очень жестоко.
По-русски он почти ничего не понимал и вообще был похож на недобитого зайца. Кажется, он был таджик или киргиз. Чучмек, как его любовно называл наш прапорщик Воронько.
Вечерами в Ленинской комнате я строчил письма родителям и Марине. Девушку я не забывал. По ночам в казарме видел как наяву её лицо, ключицу под голой шеей, спелые икры в паутине колготок и ещё черт-те что, чего на самом деле вживую не видел.
В ужин мы пили из кружек горячий чай с бромом. Так что молодому парню в одинокой постели можно было и не такое увидеть!
Да, чуть не забыл. В январе того же года, то есть ещё во время моей топо-учёбы, ко мне в Москву неожиданно приехала Марина. Обычно румяное и юное её лицо было серым и словно постаревшим.
– Что случилось? – взволновался я.
– Мама!.. – она боролась со слезами. – Я больше не могу там жить!
– Что мама? Заболела?
– Она вообще больная. Я тебе раньше не говорила. У неё психическое заболевание. То истерики, то хохот, то депрессия. Я сама почти сумасшедшая. Она там нас всех угробит.
