Я что-то читал, сидя в своей комнате, когда отец, войдя, как всегда, без стука (у нас вообще это было обычным делом), сказал:
– Пойдём на наш стадион. Пробежишь четыреста метров, а я засеку время. Посмотрим на результат. Обмозгуем. Собирайся!
И мы пошли на заводской стадион «Локомотив» в десяти минутах ходьбы от дома.
Помню свою всегдашнюю готовность к подобной ерунде. Я любил бегать и проделывал это с удовольствием. Отец когда-то был чемпионом республиканского первенства на дистанции 400 метров и даже рекордсменом СССР. Видимо, в этот вечер его кольнуло воспоминание о юношеском прошлом. Он решил предаться ему, занявшись проверкой сына-легкоатлета.
Слово «обмозгуем» вообще сближало меня с отцом по-настоящему, нешуточно и по-мужски.
Мой отец всегда был замкнутым, закрытым человеком. Редко откровенничал и в чём-то сознавался, особенно в неудачах, проблемах или, скажем, в непрошеной слабости.
Хотя был сентиментальным и неуёмно болтливым в своих компаниях. Однажды я видел, как он расплакался за столом во время праздничной вечеринки. Говорили тогда то ли о детстве, то ли о Великой Отечественной войне. Отец сидел с красными набухшими глазами и что-то хрипел сквозь зубы. Он был беззащитным и совсем ребёнком.
Так что скорее всего тот забег и его в нём соучастие был всплывшей в нём юностью пополам с отцовской мужественностью и заботой о своём сыне.
На стадионе я хорошенько размялся и, сменив полукеды на шиповки, вышел на гаревую дорожку.
Отец стоял рядом со мной в начале виража. На руке у него были обычные часы. Я понял, что стартую сам, принял беговую стойку, выждал пару секунд и рванул.
Бежать по пустому стадиону – дело нетрудное. Ни с кем не соревнуешься, кроме как с собой. Отсутствуют другие ощущения, кроме чувства удовольствия от самого себя.
Финишировав, я немного постоял, согнувшись в поясе, отдышался, выпрямился, встряхнул ногами, сбрасывая с них мышечный спазм после бега, и подошёл к отцу.
Он как раз надевал часы на руку.
– Ну что? – спросил я, имея в виду результат.
– Неплохо, – отец ко мне пригляделся. – Как сам? Ничего?
Я поразился его как бы незаинтересованности в том, что произошло. Тем не менее спокойно сказал:
– Ничего.
– Тогда пошли домой. На сегодня хватит.
Результат он мне так и не сказал и о чём думал тогда – тоже. Этот забег и поведение отца так и остались для меня навсегда загадкой.
Буквально через месяц отец отвёз меня на подмосковную станцию «Москворечье». Там проводился кросс для сотрудников ЛЛМЗ. Это было обычным делом для профсоюзной организации в СССР. Таким образом они отчитывались о своей работе с народными массами. Зимой – лыжные гонки и русский хоккей, летом – всякие игры с мячом и состязания в беге.
На электричке мы доехали до железнодорожной станции. Недолго шли по негустому смешанному лесу, добрались до поляны, где толклись брюхатые мужики в трениках и кедах, строгие судьи и разморенные бездельем милиционеры.
Регистрируясь в стартовом протоколе, отец, конечно, выдал меня за себя. Мне ещё не исполнилось 15 лет, но заводскому профсоюзу это было до фени.
Между двумя берёзами был натянут кумачовый плакат «Летний кросс здоровья! Привет смельчакам и богатырям!».
Сами смельчаки и богатыри выглядели хиловато. Один километр дистанции был для них суровым испытанием.
Я сказал отцу:
– Как бы они не окочурились к финишу. «Неотложка» тут есть, надеюсь?
Отец поиграл желваками, что значило, что ему не нравятся мои слова.
